«Ну, если у этого молодого человека был красивый член и красивая жопа, – сказал Дюрсе, – то там было, отчего получить великолепную разрядку». – «Она должна была быть восхитительной, – сказала Дюкло, – поскольку его член был очень длинным и достаточно толстым, а задница была так нежна, так выпукла, так хорошо сложена, как у самого Амура.» – «А вы раздвигали его ягодицы? – спросил Епископ. – Вы показывали его отверстие наблюдателю?» – «Да, святой отец, – сказала Дюкло. – он показывал свой зад, подставляя его самым распутным образом для обозрения». – «Я видел дюжину подобных сцен в своей жизни, – сказал Дюрсе, – они стоили мне большого количества спермы. Hа свете нет ничего более приятного, чем это занятие: я говорю и о том, и о другом: поскольку подгладывать так же приятно, как и ощущение подглядывания за тобой.»
«Один человек, почти с таким же вкусом, – продолжала Дюкло, – несколько месяцев спустя повел меня в Тюильри. Он хотел чтобы я цеплялась к мужчинам и возбуждала их прямо у него перед носом, посреди нагромождения стульев, где он прятался; когда я возбудила перед ним таким образом семь или восемь мужчин, он уселся на скамью в одной из самых оживленных аллей, задрал мне юбки, показал мою жопу прохожим, вытащил свой член приказал мне тереть его на глазах у прохожих, что вызвало, несмотря на то, что уже было темно, такой скандал, что когда он цинично вытолкнул из себя сперму, вокруг нас стояло больше десяти человек, и мы вынуждены были спасаться бегством, чтобы не быть опозоренными.
Когда я рассказала госпоже Герэн о нашей истории, она посмеялась над ней и сказала мне, что знала одного мужчину в Лионе, где мальчики занимаются профессией сводника, пристрастие которого было по меньшей мере странным. Он одевался как судья, сам приводил людей к двум девочкам, которым платил и которых содержал для этого; потом прятался в уголке, чтобы наблюдать за тем, что происходит под руководством девочки, которой он платил; лицезрение члена и ягодиц того распутника, с которым она была, составляло единственное наслаждение нашего лжесудьи, которое заставляло его проливать сперму».
Поскольку в тот вечер Дюкло закончила свой рассказ довольно рано, остаток вечера до ужина, был посвящен нескольким развратным действиям на выбор: головы были разгорячены цинизмом, никто не уходил в кабинет, все забавлялись друг перед другом. Герцог приказал поставить перед собой нагишом Дюкло, заставил ее нагнуться, оперевшись на спинку стула, и приказал Ла Дегранж возбуждать его член на ягодицах ее подруги так, чтобы головка касалась отверстия в заду Дюкло при каждом толчке. К этому присовокупили несколько других хитростей, которые порядок предметов не позволяет нам еще раскрыть; тем временем отверстие в жопе рассказчицы было полностью залито, а Герцог, очень хорошо обслуженный, разрядился с воплями, прекрасно доказавшими, до какой степени была распалена его голова. Кюрваль кончил, Епископ и Дюрсе также совершили с представителями двух полов очень странные вещи; и тут подали ужин. После ужина все стали танцевать. Шестнадцать молодых людей и девушек, четыре мужлана и четыре супруги смогли образовать три катрена; все актеры этого бала были голыми, и наши распутники, небрежно развалившись на софах, сладострастно забавлялись различными красотами; те представлялись им в различных позах, которых требовал танец. Подле них находились рассказчицы, которые возбуждали их руками, быстрее или медленнее, в зависимости от того, больше или меньше удовольствия они получали, но, истощившись от наслаждений дня, никто не имел разрядки, и каждый должен был восстанавливать в постели силы, необходимые для того, чтобы на следующий день предаться новым гнусностям.
Пятый день.
В то утро настала очередь Кюрваля предаться мастурбациям и Школе»; девочки начинали продвигаться вперед, ему было совсем Нелегко сопротивляться многочисленным толчкам, сладострастным и разнообразным позам восьми обольстительных крошек. Поскольку он хотел сдержаться, он покинул свой пост; за завтраком постановили, что четыре юных любовника господ, то есть Зефир, фабрит Герцога, Адонис, возлюбленный Кюрваля, Гиацинт, друг Дюрсе и Селадон – Епископа, будут отныне допущены на все трапезы рядом со своими любовниками, в комнатах которых они будут спать регулярно все ночи – милость, которую им предстояли разделить с супругами и «работягами», что должно было избавить их от церемонии, к которой обычно прибегали: каждое утро четыре «работяги», которые совершенно не спали, приводили к героям четырех мальчиков. Когда господа перешли в комнату мальчиков, то были приняты там с предписанными церемониями четырьмя оставшимися. Герцог, который уже два-три дня крутился с госпожой Дюкло, зад которой находил великолепным, под этим благовидным предлогом потребовал, чтобы она тоже спала в его комнате: Кюрваль также принял в свою комнату старуху Фаншон, от которой был без ума. Двое других подождали немного, чтобы заполнить четвертое льготное место в своих апартаментах. В то же самое утро было установлено, что четверо юных любовников, которые только что были избраны, в качестве обычной одежды, всякий раз (когда не будут носить свои характерные костюмы) будут носить одежду и украшения, которые я сейчас опишу. Это был своего рода маленький узкий сюртук, легкий, украшенный как прусский мундир, но гораздо более короткий, доходивший лишь до середины ляжек; маленький сюртук, застегнутый на крючки на груди и на басках, как и все мундиры, должен быть из розового атласа с подкладкой из белой тафты; отвороты и отделка были из белого атласа, а под сюртуком – что-то вроде короткой курточки или жилета, также из белого атласа, как и штанишки; штанишки эти имели вырез в форме сердца сзади от пояса, так что просунув руку в эту щель, можно было взяться за попки без малейшей трудности, лишь большая лента, завязанная бантом, прикрывала се; когда кому-то хотелось иметь ребенка совершенно голым в этой части, стоило лишь развязать бант того цвета, что был избран другом, которому принадлежало право на лишение невинности. Их волосы небрежно приподнятые несколькими буклями по бокам, были совершенно свободны и развевались сзади, просто перехваченные лентой предписанного цвета. Очень ароматная пудра серо-розового оттенка окрашивала волосы. Брови – тщательно выщипанные подведенные – вместе с легкими румянами, которые всегда были у них на щеках, в довершение ко всему подчеркивали красоту: головы были непокрыты, белые шелковые чулки с розовой вышив кой по краю скрывали ноги, которые приятно облегали серые туф ли с большими розовыми бантами. Сладострастно завязанный розовый кремовый галстук сочетался с небольшим кружевным жабо: глядя на всех четверых, можно было утверждать, что в мире не существовало ничего более прелестного. С этого момента им было категорически отказано во всех привилегиях вроде тех, которые давались иногда по утрам; впрочем, им было дано столько же прав на супруг, сколькими обладали «работяги»: они могли издеваться над ними в свое удовольствие, и не только за едой, но и во все другие минуты, будучи уверенными, что никто за это не станет ругать. Завершив эти занятия, все приступили к обычным визитам. Прекрасная Фанни, которой Кюрваль приказал находиться в определенном состоянии, оказалась в состоянии противоположном (далее все это будет нам объяснено):ее записали в тетрадь наказаний. Впридачу Житон сделал то, что запрещалось делать; его также занесли в тетрадь. Выполнив обязанности в часовне, все сели за стол. Это была первая трапеза, на которую были допущены четверо любовников. Каждый из них занял место рядом с тем, кому он нравился, по правую руку, а его возлюбленный мужлан – по левую. Восхитительные маленькие гости еще более оживили трапезу; все четверо были очень любезны, нежны и начинали приспосабливаться к атмосфере дома. Епископ, будучи в превосходном настроении целовал Селадона на протяжении всего завтрака; поскольку мальчик должен был быть в катрене, подающем кофе, он вышел незадолго перед подачей десерта. Когда святой отец, который только что от него распалился, увидел его совершенно голым в салоне по соседству, то не мог больше сдерживаться. «Черт подери! – сказал он, весь пылая, – поскольку я не могу оприходовать его сзади, то, по крайней мере, сделаю с ним то, что Кюрваль сделал вчера со своим бардашем». И, схватив мальчугана, он уложил его на спину, просунул ему свой член между ляжками. Распутник был на небесах, волосы вокруг его члена щекотали миленькую дырочку, которую он с таким бы удовольствием проткнул; одной рукой он ласкал ягодицы очаровательного маленького Амура, а другой тряс ему член. Он припадал губами к губам этого прекрасного дитя, шумно втягивая воздух, и глотал его слюну. Герцог, чтобы возбудить его зрелищем своего разврата, встал перед ним, щекоча отверстие в попке Купидона, второго из мальчиков, которые подавали кофе в тот день. Кюрваль встал у него на виду, заставив Мишетту возбуждать свой член, а Дюрсе представил ему разведенные ягодицы Розетты. Каждый старался привести Епископа в экстаз, к которому, как все видели, он стремился; это произошло, нервы его дрогнули, глаза загорелись огнем; он показался бы ужасным любому, но только не тем, кто знал, какое безумное действие оказывает на него сладострастие. Наконец, сперма вырвалась и потекла по ягодицам Купидона, которого в последний момент услужливо расположили под его другом, чтобы получить доказательства мужественности, которые совершенно не являлись его заслугой.