– Именно это и произошло, – сказал Машко, довольный, что Поланецкий таким образом представил дело его жене.
– Я в этих вещах ничего не смыслю, этим всегда мама занималась, – вставила Тереза. – Но я вам очень благодарна.
– Да зачем вообще мне ваше поручительство? – засмеялся Поланецкий. – Ну, предположим, вы обанкротились, – это чистое допущение, потому что ничего подобного вам не грозит, – неужели вы думаете, я судиться буду с вами и лишу вас средств к существованию?
– Нет, не думаю, – отвечала она.
Поланецкий поднес ее руку к губам, но поцелуй этот был настолько не похож на простой акт вежливости и сопровождался взглядом столь страстным, что никакие слова не могли бы красноречивей выразить его чувства.
Она и вида не показала, будто о чем-нибудь догадывается, хотя прекрасно поняла, что этот поцелуй – акт вежливости только для мужа, а для нее – пылкое признание; поняла, что нравится и привлекает Поланецкого, но прежде всего – что одержала победу над Марыней, чьей красоте завидовала еще до замужества, и это чрезвычайно польстило ее самолюбию.
Впрочем, пани Машко давно уже заметила, что Поланецкий к ней неравнодушен, но, не отличаясь преувеличенной стыдливостью или щепетильностью, не видела в этом чего-либо предосудительного и обидного для себя. Напротив, это будило ее любопытство, щекоча нервы и теша тщеславие. Правда, она чуяла инстинктивно, что человек он необузданный, ни перед чем не остановится, и при мысли об этом поеживалась, но покуда ничего такого не происходило, находила в этих опасениях прелесть. И в своей обычной протяжной манере, будто цедя слова, сказала:
– Мама всегда говорила, что на вас во всем можно положиться.
Прежде манера эта забавляла Поланецкого, теперь же все в ней казалось привлекательным.
– И вы тоже можете положиться, – отозвался он, не сводя с нее глаз.
– Ну, пока вы тут будете разными заверениями обмениваться, – перебил Машко шутливо, – пойду к себе, все нужное для нашего дела приготовлю.
Они остались вдвоем. Она была явно смущена и, пытаясь скрыть это, стала поправлять на лампе абажур.
– Я был бы счастлив удостоиться вашего расположения, – торопливо начал Поланецкий, подходя к ней. – Я вам очень предан, очень!.. И хотел бы, чтобы мы с вами были друзьями… Можно рассчитывать на вашу дружбу?
– Да.
– Спасибо.
И, желая завладеть ее рукой – для чего и говорил все это, – протянул ей свою. Тереза, не решаясь уклониться, подала руку, а он, схватив, стал осыпать ее жадными поцелуями, не удовольствовавшись одним. Страсть застлала ему глаза. Еще миг, и он, забывшись совсем, обнял бы и прижал ее к себе, но в соседней комнате раздался скрип сапог. Первой услыхала его Тереза.
– Муж, – предупредила она поспешно.
В ту же минуту Машко отворил дверь.
– Прошу. Вели подать чай, – обратился он к жене, – мы сейчас вернемся.
Дело и правда не затянулось: Поланецкому нужно было всего лишь заполнить чек, что он и сделал. Но Машко, усадив его, предложил сигару: ему, видно, хотелось поговорить.
– Вот, опять неприятности валятся, – сказал он. – Выпутаться-то я выпутаюсь. И не в таких бывал передрягах, но, как говорится, пока солнце выглянет, роса очи выест, словом, кредит надо получить или другой какой-нибудь доход найти до окончания суда, – это и там бы помогло.
Поланецкий, еще в возбуждении, нервно покусывал кончик сигары и вначале слушал невнимательно. Его занимала внезапно пришедшая в голову и не делавшая ему чести мысль: обанкроться Машко, жена его стала бы доступнее.
– А ты подумал, что предпринять, если проиграешь дело? – спросил он напрямик.
– Не проиграю, – ответил Машко.
– В жизни все бывает, ты знаешь это получше других.
– Я и думать об этом не желаю.
– Но тем не менее подумать следует, – заметил Поланецкий не без злорадства, которого, впрочем, Машко не уловил. – Что ты в таком случае намерен делать?
– В таком случае придется уехать из Варшавы, – упершись руками в колени и мрачно уставясь в пол, сказал Машко.
Наступила пауза. Лицо молодого адвоката все больше мрачнело.
– Когда-то, в лучшие мои времена, – сказал он задумчиво, – познакомился я в Париже с бароном Гиршем. Несколько раз с ним встречались, как-то даже вместе участвовали в суде чести. И теперь, в минуты отчаяния, вспоминаю вот о нем, – для вида он отошел от дел, но, по сути-то, у него их тьма, особенно на Востоке. Я знаю таких, кто, работая на него, целое состояние нажил, там для каждого необъятное поле деятельности.
– Ты надеешься пристроиться у него?
– Да. Но есть и другой выход: пуля в лоб…
Поланецкий всерьез к его угрозе не отнесся. Но из краткого разговора с ним выяснил для себя две вещи: первое – несмотря на кажущееся спокойствие, Машко подумывает о возможной катастрофе; второе – на этот случай у него приготовлен план, пусть и фантастический.
– За двумя зайцами я никогда не гонялся, это меня и спасало в жизни, – отогнав невеселые мысли, сказал Машко. – Занят я исключительно процессом. Этот мерзавец делает все, чтобы уронить меня в общем мнении, но мне на общественное мнение наплевать, мне важно, что судьи обо мне думают. Сорвусь я сейчас, это может неблагоприятно отразиться на ходе дела. Понимаешь? Процесс тогда могут воспринять как отчаянную попытку утопающего спастись любой ценой. А это не в моих интересах. Поэтому нужно делать вид, что я крепко стою на ногах. И как это ни печально, но я даже не могу сейчас позволить себе сократить домашние расходы, жить поскромнее. Неприятностей у меня выше головы, – кому же это лучше знать, как не тебе, коли я у тебя одолжаюсь. А не дальше как вчера торговал вот Выбуж, большое имение под Равой, – все для того, чтобы кредиторам да недругам пыль в глаза пустить. Скажи, ты старика Завиловского хорошо знаешь?
– Недавно познакомился через Игнация Завиловского.
– Ты ему нравишься, он очень уважает выходцев из шляхты, которые своим трудом наживают состояние. Я знаю, он сам свои дела ведет, но ведь старится и подагра у него. Я там посоветовал ему кое-что, и, если он будет спрашивать, замолви за меня словечко. В карман ему руку запускать я, как ты понимаешь, не собираюсь, хотя имел бы небольшой доход в качестве его ходатая, но для меня важнее, чтобы разнеслось: Машко – поверенный этого миллионщика. А это правда, что он будто бы хочет передать свои познанские имения Игнацию Завиловскому?
– Так утверждает пани Бронич.
– Значит, вранье; а впрочем, чего в жизни не бывает. Во всяком случае, молодой Завиловский какое-нибудь приданое за женой возьмет, а в делах, как все поэты, наверно, ничего не смыслит. Я бы мог ему быть в будущем полезен.
– Я должен от его лица отклонить твое предложение: делами его обещали заняться мы с Бигелем.