Он подошел к двери, указанной лакеем.

– Можно? – спросил он.

– Пожалуйста, – послышался ее бесцветный голосок.

Толкнув дверь, он очутился у нее в будуаре.

– Я зашел извиниться, – сказал он, протягивая ей руку, – потому что не смогу быть нынче вечером. В город надо ехать.

Она стояла перед ним, потупясь и склонив голову, смущенная, испуганная, с видом жертвы, понимающей: час настал и беды не миновать.

Состояние ее передалось Поланецкому.

– Вы боитесь?.. Чего вы боитесь? – сдавленным голосом спрашивал он.

ГЛАВА LII

Утром Марыня получила от мужа письмо, извещавшее, что сегодня он не вернется, так как едет в другое место поглядеть дом. Приехал он на следующий день со Свирским, который давно уже обещался Бигелям навестить их.

– Представь себе, – сказал, поздоровавшись с женой, Поланецкий, – оказалось, дом, который я ездил смотреть, в двух шагах от Ясменя, имения Завиловского. Ну, я и решил проведать старика, – кстати, он неважно себя чувствует, – и встретил там нежданно-негаданно Свирского. Мы вместе осмотрели усадьбу, дом ему очень понравился. Там хороший сад и пруд, есть рощица. Когда-то большое имение было, но землю продали и при доме только небольшой участок.

– Место красивое, очень красивое, – подтвердил Свирский. – Тени много, хороший воздух, и очень тихо.

– Ты решил купить? – спросила Марыня.

– Посмотрим. Пока хотел бы снять. Поживем там до конца лета и сами увидим, подходит или нет. Владелец согласился сдать, уверенный, что нам понравится. Задатка я не давал, хотел с тобой посоветоваться.

Марыне жаль было расставаться с Бигелями, но, видя по глазам мужа, что ему хочется провести остаток лета вдвоем, она с радостью согласилась.

Бигели поначалу противились, возражали, но, когда Поланецкий растолковал, что речь о доме, где они, может быть, будут проводить с Марыней каждое лето до конца своих дней, вынуждены были уступить.

– Тогда я завтра договорюсь окончательно, – сказал Поланецкий, – перевезу нужные вещи из Варшавы, и послезавтра сможем переехать.

– Это на бегство похоже, – заметила пани Бигель. – К чему такая спешка?

В конце концов порешили на том, что Поланецкие переедут в Бучинек через четыре дня. Тем временем подали обед, и Свирский рассказал, как он оказался в Ясмене у Завиловского.

– Елена попросила написать портрет отца, и условились, что в Ясмене. Я согласился – не люблю без дела сидеть, да и внешность эффектная у старика. Но из этой затеи ничего не вышло. Дом старинный, с толстенными стенами, мало света в комнатах. Как работать при таком освещении? А потом и новое осложнение: жестокий приступ подагры у старика. По словам доктора, которого они с собой привезли из города, он в плохом состоянии и это может кончиться печально.

– Жалко старика, – сказала Марыня, – наверно, хороший человек. Бедная Елена. Если он умрет, совсем одна останется. А он сам понимает всю серьезность положения?

– И да, и нет. Ведь он большой оригинал. Вот муж расскажет вам, как он его принял.

Поланецкий улыбнулся.

– Попавши в Бучинек и узнав, что до Ясменя рукой подать, – начал он, – я надумал туда съездить. Елена провела меня к отцу. Но он как раз молился, четки перебирал – и даже в мою сторону не обернулся и не поздоровался, пока «Богородицы» не дочитал. А кончив, извинился и говорит: «Святые угодники – своим чередом, а вот богородицу попросить – не так робеешь, уж она смилуется над стариком, а ей там не откажут».

– Вот чудак! – воскликнул Свирский.

Бигели рассмеялись, но Марыня заметила, что в этом есть трогательное что-то. Свирский согласился.

– Потом он сказал, что ему пора уже о завещании подумать, – продолжал Поланецкий, – а я, помня о нашем Игнации, не стал возражать, как обычно делается. Это акт чисто юридический, сказал я ему, чем раньше напишешь завещание, тем лучше, даже молодым не след об этом забывать.

– Я тоже так считаю, – вставил Бигель.

– Говорили и об Игнации, – сказал Поланецкий, – старик к нему всем сердцем привязался.

– Как же, как же! – воскликнул Свирский. – Узнавши, что я в Пшитулове был, он очень подробно меня расспрашивал о нем.

– Вы в Пшитулове были? – спросила Марыня.

– Да, четыре дня, – ответил художник. – Мне Основский очень нравится.

– А его жена?

– О ней я уже в Риме свое мнение высказал и, кажется, дал волю языку.

– Как же, помню! Вы были не слишком-то любезны. Ну, а жених с невестой как поживают?

– Ничего. Счастливы. У Основских очень милая барышня гостит – по фамилии Ратковская. Я чуть в нее не влюбился.

– Вот тебе на! Хотя Стах мне говорил, вы влюбляетесь во всех подряд.

– Да, постоянно. Постоянно в кого-нибудь.

– Самое верное средство никогда не жениться, – в раздумье произнес Бигель.

– Увы, так оно и есть, – сказал Свирский и продолжал, обращаясь к Марыне: – Не знаю, рассказывал вам муж о нашем с ним уговоре? Так вот, я женюсь, только если вы мне скажете: «Женись!» Вот как мы уговорились, и поэтому мне хотелось бы, чтобы вы познакомились с панной Ратковской. Зовут ее Стефания, что означает: «Увенчанная». Красивое имя, правда? Тихое, кроткое создание, перед Линетой и пани Основской робеет, по всему видно, что предобрая. Я даже имел случай в этом убедиться. Все, что девиц касается, я отлично примечаю и запоминаю. Забрел как-то в Пшитулов нищий – вылитый отшельник из Фиваиды. Обе дамы выскочили с фотографическими аппаратами и ну его снимать – и в профиль, и анфас, им и невдомек, что старику, может, есть хочется. А он терпит – в надежде на милостыню, наверно, но так, скрепя сердце. У простых людей на этот счет свои представления. А они ничего не замечают – или не желают замечать. Как с неодушевленным предметом обращаются. Одна Стефания сказала им наконец, чтобы перестали его мучить и унижать. Мелочь, конечно, но о мягкости говорит, о деликатности. Вокруг нее этот красавчик увивается, Копосик, но она не жалует его не в пример обеим дамам. Те забавляются им, как куклой: наряжают, рисуют, костюмы придумывают, носятся, одним словом. А она нет. Сама мне сказала, что он ей надоел: тоже довод в ее пользу, ведь он глуп как пробка.

– Пан Коповский, насколько мне известно, богатую невесту ищет, – сказал Бигель, – а Стефания Ратковская – бесприданница. За ее покойным отцом долг числится в банке, и в истекшем месяце он вместе с процентами составит…

– Да зачем нам это, – перебила его жена.

– Ты права, это не наше дело.

– А какая она из себя? – спросила Марыня.

– Стефания? Не красавица, но очень миловидная, бледненькая, черноглазая. Да вы ее скоро увидите: дамы на днях сюда собираются нагрянуть. Это я их подбил: хочется, чтобы вы на нее посмотрели.