И от неизъяснимого счастья посветлели лица победителей; все поняли, что это вечер, который кладет предел бедствиям и мукам не только этого дня, но целых столетий.
А король, хоть и постигал умом, сколь тяжкое поражение нанесено немцам, все же глядел изумленно и наконец воскликнул:
— Ужели здесь лежит весь орден?
Подканцлер Миколай, который знал пророчество святой Бригитты, произнес в ответ:
— Пришло время, и выбиты зубы их и отсечена правая рука!!
Затем он поднял руку и стал благословлять и тех, что лежали поближе, и все поле битвы между Грюнвальдом и Танненбергом. Пылала заря; воздух стал прозрачен после дождя, и кровавое побоище было видно как на ладони, необъятное, дымящееся; повсюду виднелись горы конских и человеческих трупов, торчали обломки копий, рогатин и кос, руки, ноги, копыта; усеянное десятками тысяч тел, скорбное поле смерти простиралось далеко-далеко, исчезая на горизонте из глаз.
По необозримому этому кладбищу сновали слуги, собирая оружие и снимая с убитых доспехи.
А вверху, в румяном небе, уже кружили орлы, и стаи воронья громко каркали, радуясь добыче.
Не только вероломный орден крестоносцев лежал поверженный у ног короля: в этот день искупления о польскую грудь разбилось все немецкое могущество, доныне заливавшее, как волна, несчастные славянские земли.
Честь и хвала тебе во веки веков, великое, священное прошлое, и тебе, жертвенная кровь!
Мацько и Збышко вернулись в Богданец. Старый рыцарь жил еще долгие годы, а Збышко в расцвете сил и здоровья дождался той счастливой минуты, когда в одни ворота выезжал из Мальборка со слезами на глазах магистр крестоносцев, а в другие во главе войска въезжал польский воевода, дабы именем короля и королевства принять под свою руку город и весь край до седых волн Балтики.