Ларита встала перед ним:
– Ладно, не важно, мы почти пришли. Кажется, я вижу свет.
Фабрицио тоже заметил красноватое свечение в глубине каньона.
– Верно! Лагерь недалеко. Пойдем.
Они ускорили шаг, гравий скрипел у них под ногами. Свечение в глубине каньона стало таким ярким, что окрашивало дорогу в красный цвет. Алое облако дыма поднималось над озером, касаясь верхушек деревьев.
– Что там происходит? – недоумевала Ларита.
– Наверное, развели костры, чтобы жарить мясо. – Фабрицио прибавил шагу. – Что-то я проголодался.
– Я вегетарианка. Но сегодня, пожалуй, не откажусь от бифштекса…
Еще через пятьдесят метров от удушающего запаха горелой древесины защипало в горле. Посреди облака дыма теперь виднелись длинные языки пламени, отражавшиеся в черных водах пруда.
– Не слишком ли много дыма для барбекю? – сказала Ларита, прикрывая ладонью рот.
Наконец каньон вывел их на широкую ровную местность с искусственным озером. В самой середине водоема они увидели охваченный пламенем плавучий дом. Корма уже ушла под воду, а горящий нос поднимался вверх, как погребальный костер.
Ларита взяла Фабрицио за локоть.
– Что происходит?
– Не знаю. Какое-нибудь представление. Кьятти готов убить родную мать, лишь бы удивить гостей.
Они прошли еще немного. Ларита показала рукой на перевернутый, влепившийся носом в сосну электромобиль. Стальные кастрюли валялись на земле, все кругом было усыпано рисом басмати. Они молча переглянулись, затем Фабрицио взял ее за руку.
– Не отходи от меня.
Они пошли вдоль берега пруда по направлению к другим понтонным домикам, пришвартованным у защищенного длинным навесом причала. В воде, куда не доходили отсветы от костра, угадывалось странное движение и плеск плавников, словно какие-то громадные рыбины дрались за еду.
По пути к причалу они обнаружили опрокинутые обогреватели-“зонтики” и столы с угощениями. Расколотые бутылки. Обгоревшие бумажные фонарики. И посреди этого безобразия копались в остатках индийского ужина стадо бородавочников и стая стервятников. Казалось, тут только что побывала орда варваров.
Голос разума тихонько подсказывал Фабрицио, что лучше сматывать отсюда как можно скорее.
“Может, на лагерь напали львы”.
И все же казалось, здесь потрудились не звери, а люди. Палатки все были сорваны и скомканы.
Ларита растерянно озиралась:
– Где все?
Официанты, повара, прислуга – все исчезли.
Девушка направилась к пристани. Фабрицио волей-неволей последовал за нею.
На пришвартованных лодках – та же ситуация. Разоренные столы фуршета. Остатки индийского ужина, раскиданные среди цветов, расколотых статуй индийских божеств, покинутая сцена со сломанным ситаром. На одном из столов сидел черный ворон и доклевывал цыпленка тандури.
Фабрицио подошел к Ларите:
– Давай-ка поскорее уйдем отсюда. Что-то не нравится мне все это.
Ларита подняла с пола серебряную туфельку.
– Не понимаю…
– Оставь… Пойдем отсюда.
Позади них вдруг раздался женский голос:
– Мой муж…
В дверях стояла женщина с невменяемым взглядом. Руки безвольно висели вдоль тела, она с трудом держалась на ногах. Разодранное сари свисало клочьями. Лямка лифчика была порвана, на груди виднелись длинные кровавые царапины. На одной ноге не было туфли. Светлые волосы, прежде уложенные в элегантный пучок, были всклокочены и перемазаны кровью. Рядом с ухом шла дорожка засохшей крови.
Вначале Фабрицио ее не узнал, но, разглядев получше, вспомнил. Мария Бальоне Монтуори, жена миланского владельца галереи современного искусства. Он знал ее, потому что она руководила одним модным журналом и как-то раз, много лет назад, брала у него интервью. Теперь перед ним стоял кошмарный призрак той элегантной надменной дамы, с которой он встречался в кафе “Розати” [38] на пьяцца дель-Пополо. У нее было отчужденное и болезненное выражение, какое бывает у только что изнасилованных женщин. Словно что-то или кто-то пронзило ее мозг.
Фабрицио приблизился к ней и почувствовал, что от нее дурно пахнет. В нос шибанул резкий запах пота.
– Мара, что с вами произошло? Где остальные? – Фабрицио почувствовал, как кишки гадко поджались к желудку.
Женщина, словно не видя его, медленно поглядела вокруг:
– Мой муж…
Ларита подняла перевернутый стул и усадила женщину.
– Где он?
Мара Бальоне Монтуори сняла вторую туфлю и прижала ее к груди, словно желая приласкать.
– Мой муж…
Певица пошла обходить лодку в поисках мужа.
Фабрицио тем временем взял Мару за запястья, пытаясь поймать ее взгляд.
– Послушайте, вы помните меня? Я Фабрицио Чиба, мы с вами знакомы.
Женщина посмотрела на него и улыбнулась, словно в голову пришла приятная мысль.
– Во вторник мы едем в Портофино на свадьбу Аньезе.
Фабрицио и так никогда не мог похвастать терпением в общении с потерпевшими или больными, а уж теперь и тем более.
– Я понимаю, вы потрясены, искренне сожалею… Но объясните же наконец, что, черт возьми, здесь произошло!
Но эта особа была где-то в другом месте. Возможно, в Портофино.
– Мой муж ненавидит мужа Аньезе, не понимаю отчего. Хороший мальчик. Еще пробьется… Пьеро в его годы не то что…
Фабрицио стал трясти ее за плечи.
– Где сейчас твой муж? Он был с тобой?
Женщина нахмурилась, словно он ей досаждал, и отвернулась от него. На полу лежал серебряный поднос, она увидела в нем свое отражение.
– О боже, что у меня за вид… Макияж… Прическа… Смотреть страшно. – Она взяла со стола вилку. – В детстве мы с сестрами в Пунта-Ала причесывали ими кукол. – И она принялась чесать ею вымазанные в запекшейся крови волосы.
Чиба в отчаянии схватился за голову.
– Бесполезно. У нее снесло крышу.
– Боже, жуть какая… Сюда! Скорее. – Ларита стояла у окна и смотрела на что-то, зажав ладонью рот.
Фабрицио подошел к ней, собрался с духом и тоже выглянул из окна.
Чиба всегда любил спутниковый канал Animal Planet с его документальными фильмами о дикой природе. Случалось, что, сидя над романом, он оставлял телевизор включенным на этом канале. Когда показывали съемки того, как хищник, влекомый голодом и черпающий из него брутальную силу, в стремительном прыжке бросается на жертву, Фабрицио как зачарованный поднимался и садился на диван перед телевизором. Ему нравился расширенный от ужаса глаз антилопы, взмах льва лапой, облако пыли, которое поднимали хищник и травоядное, вскинутая в последний раз голова жертвы.