Именно мать подсказала ему добавить в машину еще и эту опцию.
Следующая его мысль была:
«Боже мой, я кого-то убил».
Он высвободился из-под подушки и вылез наружу, в холод. На дороге никого не было. Только черные следы шин.
Потом он его увидел.
Тело. На земле, на переходе. Неподвижное.
«Черт, я его убил…»
От ужаса у него похолодели яички и перехватило дыхание.
Он приблизился, ускоряя шаг, почти побежал.
Человек был мертв. Ему на вид не было и тридцати. Весь белый. Рубашка красная от крови.
«Нееет, я его убил…» — пробормотал Джованни. Закрыл лицо руками и безуспешно попытался заплакать.
То, что с ним случилось, было слишком ужасно и произошло слишком быстро, чтобы он мог поверить в то, что это произошло.
Что ему теперь делать?
Он представил, как будет гнить в тюрьме следующие двадцать лет. Больше никаких вечеринок в «Палладиуме», больше никакого секса с Сабриной среди плюшевых игрушек. Больше ничего.
Потом услышал голос разума, если это можно назвать разумом, который велел ему:
Уезжай! Пошевеливайся! Кто тебя видел?
Джованни огляделся. Никого. И в самом деле, ни одна машина не проехала с тех пор, как он сбил этого бедолагу.
Он поднялся и побежал к машине.
Тем более, он уже умер! — подумал он, борясь с моралью. — Тем более, ничего не поделаешь. И потом, я тут ни при чем. Этот чокнутый самоубийца бросился мне под колеса.
Открыл дверцу и обнаружил неприятный сюрприз, который расстроил в одно мгновение все планы бегства.
Подушка безопасности.
С этим проклятым шаром было просто невозможно вести машину. Он пролез между подушкой и креслом, но ничего не видел. Не мог даже отыскать ключи.
Нужно проткнуть ее, сдуть ее.
Легко сказать.
Он начал кусать ее, чертыхаясь.
Ужасный вопль, нечеловеческий вопль, похожий скорее на вой койота, раздался вдруг.
«Что за хрень?» — спросил он вслух.
Огляделся.
Ничто не шевелится.
Должно быть, это собака, гулящий кот. Он продолжил кусать подушку, пытаясь проделать в ней дырку.
Второй вопль, еще громче первого.
Он снова оглянулся и увидел невозможное. Просто невозможное.
Мертвец вставал.
Джованни открыл рот.
Снова вышел из машины.
Труп уже поднялся на ноги и теперь шел, покачиваясь. Вид у него был устрашающий. Белый как полотно. Изо рта течет слюна. На лице довольная ухмылка. Неподвижный взгляд. Рваная окровавленная рубаха. Как с бойни.
И что-то в нем было совсем не так.
Голова.
Голова была повернута на сто восемьдесят градусов.
Джованни оглядел его.
Непривычно было видеть лицо и шею, а потом спину и зад, а с другой стороны волосы, после которых начиналась грудь.
Это было просто невозможно.
«Как ты себя чувствуешь?» — спросил он, запинаясь.
Парень его даже не слышал, он пошел назад, как сумасшедший рак.
Он должен ходить вперед или назад? Кажется, он не решил.
Потом, не останавливаясь, он схватил себя за волосы и повернул голову, снова придав ей нормальное положение.
Удовлетворенно улыбнулся.
«Как ты себя чувствуешь?» — еще раз спросил Джованни.
Молчание.
«Я отвезу тебя в больницу? Должно быть, ты сломал шею… какой-нибудь позвонок…»
Парень впервые устремил на Джованни мутные тусклые глаза и серьезно произнес:
«Позвонки — элементы осевого скелета, составляющие позвоночник позвоночных животных и человека. Состоят из утолщенной вентральной (у человека передней) части — тела и дорзальной дуги, срастающейся с телом и замыкающей спинномозговой канал…»
Джованни видел, как он удаляется, по середине дороги, по трамвайным рельсам, покачиваясь на негнущихся ногах.
Он продолжал говорить, словно читал по книге, невыразительным голосом:
«Позвоночные — тип животных, характеризующийся главным образом присутствием твердого осевого скелета, состоящего из ряда последовательно расположенных позвонков, спинные отростки которых окружают и центральную нервную систему».
Энрико Терцини вел последний ночной трамвай 30-го маршрута. Он порядком устал, а кроме того, у него болел зад. Два дня назад у него на правой ягодице вскочил огромный прыщ, который мог прорваться с минуты на минуту.
Неудобство болячек на заднице в том, что они мешают сидеть, поэтому бедный Энрико был вынужден вести трамвай стоя.
Он дождаться не мог, когда приедет в парк, тут же побежит домой и попросит Марию, свою жену, провести хирургическое вмешательство и удалить этот чудовищный прыщ. Потом примет горячую ванну — и в кроватку да трех часов дня.
Он был в трамвае один. Маленькое радио, повешенное на рычаг тормоза, передавало мотивчик Ретторе.
Энрико гнал трамвай по рельсам, стараясь притормаживать лишь на перекрестках. Светофоры еще работали.
Приближаясь к остановке, он начал сигналить.
Прислонившись к щиту с надписью, стоял какой-то парень.
Энрико сразу его признал.
Панк.
Один из этих выродков, что проповедуют анархию и насилие. Один из этих отбросов, которые живут на наркотиках, а руки у них так и чешутся напакостить.
Панков он ненавидел.
Меньше чем два месяца назад банда этих уродов ткнула его ножом в горло, а потом он еще смотрел, как они изрисовывали своими надписями его трамвай.
А этот был совсем дальше некуда…
Волосы спутанные, выкрашенные красным. В одном ботинке. В драной одежде. Взгляд отупевший.
Да что у них вообще в голове? — подумал он.
Промелькнула мысль не останавливаться, ехать дальше, оставить этого выродка стоять, но потом чувство долга заставило его остановиться.
Двери с шумом распахнулись.
Панка, казалось, мало интересовал трамвай, но потом он решил сесть и с трудом вскарабкался по ступенькам. Проковылял в конец вагона и ударился головой о компостер. От удара вздрогнул весь вагон.
Энрико выругался. Ну и работенку он себе выбрал.
Бог знает, сколько в нем героина, я бы таких отправлял на принудительные работы. Вот ублюдок! Надеюсь, он не загнется у меня в трамвае, — подумал он.