Альбертино засунул руку в карман куртки. Яйца были там. В безопасности.
Сколько могли стоить эти яйца? Немало. Очень даже немало.
Он может продать их потом. Спокойно. Никто ему не помешает.
Что бы он мог купить на эти деньги? Для начала новую машину. «Сааб»? «Мазерати»? Может, «феррари»? Потом он купил бы Сельвадже соболью шубу. Она его уже целый год достает с этой шубой. Потом путешествие. Куда? На Мальдивы. На Канары. На Маврикий. На чудесный жаркий остров. Как папа со своей папессой. Чем больше он думал о том, что мог бы сделать с такими деньгами, тем лучше ему становилось.
Он даже не заметил, что какое-то время назад черная «альфа-ромео твин спарк» села ему на хвост, как муха на дерьмо. Потом он ее увидел. Она не отставала от него. Он дал газу 180.
Теперь ветер пригвоздил его к креслу, глаза слезились.
Он надел очки Сельваджи. Оранжевые. С блестками. Со стразами.
Посмотрел в зеркальце.
«Альфа-ромео» была сзади.
Какого черта надо?
Альбертино поравнялся с ней.
Их было двое. Альбертино повернулся и смерил их взглядом.
И внутри у него все сжалось.
Эти двое, с тупыми рожами, в темных очках от «Рэй Бэн», с пробором справа, небритые, куртки из дешевой кожи, были не просто полицейские.
Хуже.
Это были два урода из DIGOS [19] .
«Остановитесь! Ближе!» — заорал ему тот, который не сидел за рулем, прилаживая на крышу синей «альфа-ромео» мигалку.
«Оккееей, оккееей. Сейчас остановлюсь!» — сказал Альбертино с улыбкой.
Разве он мог остановиться? С трупом в багажнике. С короткоствольным «магнумом» 44-го калибра в штанах и таким количеством наркоты, что хватило бы, чтобы весь Вудсток перемер от передоза.
Альбертино сместился вправо, «альфа-ромео» последовала за ним. Потом он затормозил, почти остановился, но внезапно нажал на газ, рванув с места. Свернул вправо и безумным маневром, на 160 километрах, метнулся через разделитель.
«БМВ» поднялась и бухнулась вперед, ударившись носом, как споткнувшийся бык. Крыло отлетело со снопом искр и приземлилось на соседнюю полосу.
Альбертино орал.
Орал и вел свое неуправляемое чудовище, шарахавшееся вправо и влево между разделителем дороги и ограждением.
Сзади машины сталкивались и впечатывались друг в друга, в месиво из крови и железа.
Альбертино, чертыхаясь, сумел выровнять машину.
Эти двое из DIGOS все еще ехали рядом, только между ними и Альбертино был теперь разделитель. Теперь он стал повыше. Стал непреодолимым.
Альбертино оторвался.
У них было оружие, и они стреляли: предупредительные выстрелы.
«Не слышали о неуловимом водителе?» — крикнул он им в мерзкие рожи. Сделал ручкой и свернул на боковую дорогу.
Миновал Торе Гайя, улицу Боргезиана, выехал на Финоккьо.
Низкие серые неоштукатуренные дома с кривыми и проржавевшими водостоками, свисавшими с крыш, как скрюченные стариковские пальцы. Железные балконы. Пластиковые трубы. Петляющие дороги в ямах и лужах. Канавы. Огороды между домов. Худые дворняги. Древние «фиаты-127». Ограды из прутьев и колючей проволоки.
Потом — только грязные поля. Цикорий. Утки. И мусор.
Альбертино свернул на грязную дорогу, спускавшуюся между крапивы и кустов. Чем дальше шла дорога, тем уже она становилась. Ветви били по машине. Он осторожно ехал по жидкой грязи. Участки стоячей воды. Неестественная тишина, нарушаемая лишь чириканьем воробьев. Потом дорога вновь расширилась, превратившись в просеку среди лавров и тополей.
Альбертино остановил машину. Вышел. Сапоги проваливались в грязь. Открыл багажник. Там лежал свернутый тюк.
Альбертино извлек его.
И потащил, держа за ноги.
Просека превращалась в спуск, чем дальше, тем круче, заканчивавшийся у темной неподвижной лужи, заросшей камышом и сорняками. Ржавые стиральные машины, выпотрошенные холодильники, посудомоечные машины шестидесятых годов торчали из воды, как останки брошенных кораблей.
Кладбище бытовой техники.
Редкие солнечные лучи проникали сквозь растительность, образуя светлые пятна на поверхности воды и железных корпусах.
Он здесь не был по меньшей мере лет десять. Он тогда был еще сопляком. Приходил сюда с одной девицей. Ассунтиной. Доступная девица, жирная и блядовитая. Они ходили сюда трахаться. Стелили на землю одеяло. Однажды летом даже искупались. В чем мать родила.
Тогда здесь еще не было свалки, был просто котлован.
Альбертино стиснул тюк и поволок его в грязь. Спустился по тропе. Он съезжал. Подошвы плохо сцеплялись с почвой. Скользили по жидкой грязи.
В конце концов он сел в грязь. Он съезжал на заднице прямиком в котлован, тщетно пытаясь удержаться руками и ногами. По обе стороны тропы образовывались нелепые полосы. Сверток навалился на него сзади всем своим весом.
Альбертино повалился лицом вперед и очутился в зыбучих песках мусора.
Его засосало по колени, и все.
Он поднял голову.
Не везло ему сегодня утром.
И не только сегодня.
От злости он стукнул кулаками, поднимая брызги грязи.
Почему я?
Мокрый с головы до ног, он встал и схватил ковер.
Развернул его, вытряхнув ужасное содержимое.
Труп. Белый. Голова проломлена. Лицо вымазано кровью и грязью. Глаза открыты. Круглые и мутные.
Странная ухмылка, почти довольная, открывающая рубин, застыла на его лице.
«Ну что, ты доволен? Ублюдок!» — рявкнул на него Альбертино.
И вздрогнул.
Яйца?
Сунул руку в куртку. Они были все еще там.
Взял труп. Запихал его в огромный холодильник «Индезит», торчавший из грязи. Закрыл дверцу и на четвереньках дополз до машины.
Весь промокший, на разбитой машине, Альбертино ехал прямо домой.
Только дома весь этот кошмар закончится, и он опять сможет обрести покой.
Но чем дальше он ехал, тем яснее различал вокруг мрачные посторонние звуки. Вой сирен.
Настоящий кончерто гроссо.
Ужас обуял его в одно мгновение.
Он понял, что пропал. Что это крах. Что его засудят.
Затрясся как осиновый лист.
На него напустили стадо перепуганных газелей.