— И больше не показывайся. Лучше не показывайся на глаза. Если вернешься, я тебе шею сверну. Богом клянусь. Больше не показывайся. Лучше на глаза мне не показывайся…
Он вернулся в дом, руки у него все еще чесались, и услышал за спиной сдерживаемый плач, скулеж какой-то. Он обернулся.
Она.
Она сидела у камина, закрыв лицо руками, и плакала. Эта идиотка сидит у камина и плачет и хлюпает носом. Это как обычно. Плачет и носом хлюпает.
«Ну конечно это ты умеешь реветь ты умеешь посмотри как ты их воспитала это твои дети знаешь ты кто дура ты убогая а я всем занимайся и плати за все потому что ты только хнычешь хнычешь… кретинка убогая… напичканная лекарствами».
— За что? Что он сделал? — хныкала синьора Морони, закрыв лицо руками.
— Что он сде-е-елал? Хочешь знать, что он сделал? Он трахался в нашей спальне! В нашей спальне, этого достаточно? Сейчас поднимусь и вышвырну это шлюху… — Он направился в сторону лестницы, но синьора Морони побежала за ним, схватила его за руку.
— Марио, подожди, подож…
— Отста-а-ань!
И он ударил ее наотмашь прямо по губам.
Как бы вам объяснить, на что похож удар наотмашь синьора Морони? В общем, более или менее на удар ракетки Матса Виландера, только прямо в челюсть.
Жена повалилась на пол как тряпичная кукла, да так и осталась лежать.
И в этот момент в дом входит кто?
Пьетро.
Пьетро, счастливый, потому что проехал сам целый круг по манежу верхом на лошади Принцессе, а потом чистил ее вместе с Глорией щеткой и мылом. Пьетро, который поехал купить сигарет брату. Пьетро, который не стал есть мороженое, но отложил пятьсот лир, чтобы купить сомика, которого видел в зоомагазине в Орбано.
— Сигаре… — Он так и не замер, не договорив.
— А, явился наконец, голубчик. Развлекались, значит? Что хотим, то и делаем? Хорошо погулял? — ухмыльнулся синьор Морони.
Пьетро заметил все. Рубашку отца, не заправленную в брюки. Его разлохмаченные волосы, налитое кровью лицо, сверкающие глаза, упавшую картинку с паяцами, сломанный стул, а за ним, на полу, что-то похожее на тюк. Тюк с ногами, обутыми в мамины тапочки.
— Мама! Мама! — Пьетро ринулся к матери, но отец крепко схватил его за шею, оторвал от пола и начал раскачивать, словно хотел швырнуть прямо об стену, а Пьетро вопил, брыкался, дергался, как робот, которого закоротило, пытаясь высвободиться, но отец крепкой, уверенной хваткой держал его, как щенка.
Синьор Морони распахнул дверь пинком, спустился вниз, понес тщетно пытавшегося освободиться Пьетро в кладовую и поставил на пол.
Прямо перед стиральной машиной.
Пьетро рыдал: лицо перекошено, рот разинут, как жерло печи.
— Это что такое? — вопросил отец, но мальчишка не смог ответить, его душили слезы.
— Это что такое? — Отец схватил его и встряхнул.
Пьетро побагровел. Он задыхался, хватал воздух ртом.
— Это что такое? Отвечай!
Отец отвесил ему тяжелый подзатыльник, но, видя, что у того перехватило дыхание, сел на скамеечку, закрыл глаза и стал медленно потирать виски.
Пройдет, никто еще не умер оттого, что слишком сильно плакал.
И опять:
— Это что такое?
Пьетро сотрясался от рыданий и не отвечал. Тогда отец отвесил ему еще один подзатыльник, полегче предыдущего.
— Ну? Будешь отвечать? Это что такое?
Пьетро наконец пробормотал сквозь рыдания:
«Хн… ма-ма-ма-ши-н-н-н-на…»
— Молодец. А что она до сих пор тут делает?
— Я-я-я не-не вино-ват. Я не-не хо-тел. Миммо… Миммо мне ска-зал… я не-не виноват. — И Пьетро снова залился слезами.
— А теперь слушай внимательно. Ты ошибаешься. Виноват ты, ясно? — неожиданно спокойно говорит синьор Морони наставительным тоном. — Виноват именно ты. Я тебе что сказал? Быть дома. А ты решил уйти…
— Но…
— Никаких «но». Начиная фразу с «но», ты уже совершаешь ошибку. Если бы ты не стал слушать брата, а сделал так, как я тебе сказал, ничего бы не случилось. Пришел бы мастер, увез машину, твой брат не устроил бы того, что он тут устроил, и с твоей мамой ничего бы не случилось. Ну, кто виноват?
Пьетро затих на мгновение, потом поглядел своими огромными глазами орехового цвета, покрасневшими и полными слез, в ледяные глаза отца и тяжко вздохнул.
— Я.
— Повтори.
— Я.
— Ладно. А теперь беги посмотри, как там мама. А я проедусь, так будет лучше.
Синьор Морони заправил рубашку в штаны, рукой привел в порядок пробор на голове, накинул старую крутку и, уже собираясь уходить, обернулся:
— Пьетро, запомни: первое правило в жизни — уметь признавать свою вину. Понял?
— Понял.
Пять часов спустя, в полночь, ураган, обрушившийся на дом Морони, миновал.
Все спали.
Синьора Морони с распухшей губой спала, свернувшись в уголке кровати. Синьор Морони лежал рядом, погруженный в пьяный сон без сновидений. Он храпел, как боров, а правую забинтованную руку откинул на тумбочку. Миммо спал внизу, в гараже, зарывшись под чехол трактора и завернувшись в старую дырявую шкуру. В нескольких километрах от них спала Патти, и ее длинные ноги были сплошь покрыты шрамами. Она поцарапалась, вылезая из окна туалета. Зацепилась за водосточную трубу, но сорвалась и упала в куст плетистой розы.
Единственный, кто еще не спал, но находится на грани глубокой дремы, был Пьетро. Он лежал с закрытыми глазами.
Как же он наплакался!
Матери пришлось приласкать его, взять на руки, как маленького, и уговаривать, не обращая внимания на текущую по подбородку кровь: «Хватит, хватит, успокойся, все прошло, все прошло. Ну, успокойся, мой хороший. Ты же знаешь, отец такой…»
Теперь Пьетро чувствовал себя нормально.
Он словно вернулся с длинной прогулки, отнявшей у него все силы. Он расслабился. В ноги положил горячую грелку. И непрерывно, как колыбельную, бормотал: «Я не виноват я не виноват…»
Жизнь семьи Морони была чем-то похожа на жизнь островного племени в южных морях, пребывающего в постоянной опасности, готового в любую минуту покинуть свою деревню — при первых признаках надвигающегося шторма. И тогда они укрывались в пещере и ждали, пока не перебесится стихия. Они знали, что шторм разрушителен, но короток. Когда он заканчивался, они возвращались в свои лачуги и с философским терпением восстанавливали жалкий остов своего жилища.
48
В шесть утра какое-то пугало огородное в одежде Грациано Бильи сидело в дальнем углу «Стейшн-бара». В полной прострации, подперев голову рукой. Перед чашкой холодного капучино, который ему совсем не хотелось пить.