— Она умерла! Умерла! Мама умерла. Помогите!
Пришла жена консьержа. Приехал дядя Армандо. Приехала тетя Джованна. Прибыли врачи.
Ее мать не умерла.
Ее матери больше не было.
Рассудок покинул ее, переместился в какой-то иной мир, возможно, в мир теней и покоя, ушел, оставив еще живое тело. И надежды, что он вернется, как ей объяснили, почти не осталось.
Дядя Армандо взял дело в свои руки, продал квартиру в Вомеро и забрал Флору с матерью к себе. Он поселил их в одной комнатке. Одна кровать для матери, одна — для Флоры. И столик, чтобы делать уроки.
— Я обещал твоей матери, что ты закончишь лицей. Значит, ты его закончишь. А потом будешь работать в магазине.
Так началась долгая жизнь в доме дяди Армандо.
К ней не относились плохо. Но не относились и хорошо. Ее не замечали. Тетя Джованна редко разговаривала с ней. Дом был большой и мрачный, развлечений немного.
Флора ходила в школу, ухаживала за матерью, училась, убирала в доме и росла. Ей исполнилось семнадцать. Она вытянулась, грудь у нее выросла, и ее огромный размер внушал Флоре ужас.
Однажды, когда тетя Джованна уехала к родственникам в Авеллино, Флора принимала душ.
И вдруг дверь в ванную открылась и…
Вот и дядя Армандо.
Обычно Флора всегда запирала дверь, но в тот день он сказал, что едет в Аньяно играть на скачках, а на самом деле оказался дома.
Он был в халате (в голубую и розовую полосочку, она такого раньше у него не видела) и тапочках.
— Флора, дорогая, ты не против, если я приму душ с тобой? — спросил он таким обыденным тоном, как будто просил за столом солонку передать.
Флора только рот открыла.
Она хотела закричать, прогнать его, но от одного вида этого мужчины в одной комнате с ней, совершенной голой, ее словно парализовало.
Как же ей хотелось бить его руками и ногами, вытолкать его прямо в окно, чтоб он полетел с третьего этажа и свалился на середину дороги прямо под колеса автобуса. Но она стояла как чучело и не могла ни закричать, ни даже пошевелиться, чтобы взять висевшее в двух метрах полотенце.
Она могла только смотреть на него.
— Я помогу тебе намылиться?
И, не дожидаясь ответа, дядя Армандо подошел, взял мыло, упавшее в ванну, потер его в руках, чтобы оно запенилось, и стал намыливать ее. Флора стояла и сопела, прижав руки к груди и сомкнув ноги.
— Какая ты красивая, Флора… Какая красивая… У тебя такое тело, и ты вся рыжая, даже там… Дай я тебя намылю. Убери руки. Не бойся. — Голос у него был сиплый и сдавленный.
Флора подчинилась.
И он принялся намыливать ей грудь.
— Красивые, а? Какие у тебя большущие титьки…
«Чтобы быстрее съесть тебя, дитя мое», — хотела бы она сказать ему.
Это чудовище тискало ее соски, а у нее в голове крутились только слова из сказки о Красной Шапочке.
И тут неожиданно она увидела кое-что, заставившее ее улыбнуться. Из-под халата дяди Армандо показалась длинная, толстая, темная штуковина. Похожая на деревянного солдатика, стоявшего руки по швам. Член (и какой огромный!) дяди Армандо высунулся из-за занавеса. Он тоже хотел посмотреть, а как же!
Дядя Армандо поймал ее взгляд, и его мясистые мокрые губы расплылись в довольной улыбке.
— Я приму душ с тобой?
Халат упал на пол, открывая во всей красе его толстое волосатое тело, короткие ноги с надутыми икрами, длинные руки с большими ладонями и этот хобот, прямой, как вымпел, поднятый над лодкой.
Дядя взял член в руку и влез в ванну.
От соприкосновения с этим чудовищем у Флоры внутри наконец-то что-то надломилось, и стеклянный шар, словно окружавший ее, разлетелся на тысячу кусочков. Флора пришла в себя и оттолкнула его, и дядя Армандо покатился вниз всеми своими девяноста килограммами, и, падая, вцепился, как сорвавшийся с дерева орангутан, в занавеску, и колечки одно за другим — чпок! — отрывались, и — чпок! — разлетались по всей ванной, и — чпок! — Флора выпрыгнула из ванны, но задела ногой за край и упала, и поднялась, опираясь на раковину, хотя колено отчаянно болело, и дядя отчаянно вопил, и сама она отчаянно кричала. Она встала, и поскользнулась на халате в розовую и голубую полосочку, и снова упала, и опять встала, и схватилась за ручку, и повернула ее, и дверь открылась, и она оказалась в коридоре.
В коридоре.
Бегом в комнату — и закрыла дверь. Свернулась калачиком подле матери и заплакала.
Дядя звал из ванной:
— Флора? Ты где? Вернись. Ты сердишься?
— Мама, прошу тебя. Помоги мне. Помоги. Сделай что-нибудь. Пожалуйста.
Но мать неподвижно глядела в потолок.
Больше старый боров даже не пытался.
Бог весть почему.
Может, в тот день он просто вернулся со скачек навеселе и тормоза отказали. Может, тетя Джованна что-то поняла, заметила сорванную занавеску в ванной, синяк на руке мужа, может, им овладело неконтролируемое желание, а потом он в этом раскаялся (вариант невероятный). В любом случае, с того дня он больше ни разу ее не потревожил и стал сладким как конфетка.
Флора с ним больше не разговаривала и, даже закончив лицей и приступив к работе в обувном магазине, не сказала ему ни единого слова. Ночами она училась как одержимая, закрывшись в своей комнатке, рядом с матерью. Она поступила на филологический факультет. Через четыре года окончила его.
Приняла участие в конкурсе на должность школьного учителя, прошла его и согласилась на первое же предложение.
В Искьяно Скало.
Она выехала из Неаполя с матерью на машине «скорой помощи», чтобы больше туда не возвращаться.
53
Но что случилось в школе после того, как Пьетро и остальные сбежали?
Алима, ожидавшая в машине, видела, как трое мальчишек выскочили внезапно из окна школы, перелезли через ворота и скрылись в садике напротив.
Какое-то время она сидела в нерешительности: что делать — зайти внутрь или уйти?
Ее размышления прервал звук выстрела.
Через пару минут еще один мальчишка вылез через то же окно, тоже перелез через забор и умчался прочь.
Итало чокнутый, он, кажется, в кого-то стрелял. Или в него стреляли?
Алима сунула парик в карман пальто, вылезла из машины и пустилась бежать.
Она не дура. У нее нет вида на жительство, и если она попадет в историю, через три дня окажется у себя в Нигерии.
Пробежав триста метров под дождем, проклиная Итало, этот чертов город и свою проклятую работу, она решила вернуться.