— Я не могу…
Но потом, уткнувшись лицом в свитер учительницы, Пьетро, всхлипывая, рассказал про цепь и про то, как Пьерини, Баччи и Ронка заставили его залезть в школу и написать, что у Итало ноги воняют. Что он спрятался среди матов и что Итало в него стрелял.
И пока Пьетро говорил, Флора думала о том, как несправедливо устроен мир, в котором они живут.
Почему членам мафии, которые покаялись и рассказали все, правосудие дает новые документы и гарантии безопасности и облегчает им наказание, а беззащитному ребенку никто ничего не даст, кроме страха и угроз?
Ситуация, в которой оказался Пьетро, была ничем не лучше, чем у раскаявшихся мафиози, и угроза Пьерини — не менее реальной, чем угроза босса Коза Ностры.
Окончив рассказ, Пьетро поднял на нее покрасневшие глаза:
— Я не хотел залезать в школу. Меня заставили. Сейчас я говорю правду. Я не хочу, чтобы меня оставляли на второй год. Если меня не переведут, отец меня не отдаст в лицей.
Флора опять испытала острую жалость к этому ребенку. Она крепко обняла его.
Ей хотелось забрать его и увести с собой. Ей хотелось усыновить его. Она отдала бы любые деньги за то, чтобы он был ее сыном, чтобы она могла воспитывать его и отдать в лицей, где-нибудь далеко-далеко, за тысячи километров от этой звериной дыры, чтобы он был счастлив.
— Не бойся. Никто тебя не выгонит. Обещаю. Никто не причинит тебе зла. Посмотри на меня, Пьетро.
И Пьетро взглянул ей прямо в лицо заплаканными глазами.
— Я скажу, что это я тебе подсказала имена Пьерини и остальных, а ты только подтвердил. Ты тут ни при чем. Погром устроил не ты. Гатта тебя отстранит от уроков на пару дней, так будет лучше. Пьерини не будет считать тебя доносчиком. Не бойся. Ты молодец, хорошо учишься, никто тебя не выгонит. Ясно? Я обещаю тебе.
Пьетро кивнул.
— А теперь иди умойся и возвращайся в класс, об остальном я позабочусь.
67
Отстранили от занятий на пять дней.
Пьерини. Баччи. Ронка. И Морони.
И велели родителям потом прийти с ними в школу и побеседовать с директором и учителями.
Такое решение приняла замдиректора Гатта (ну и директор Козенца).
Класс технических средств обучения перекрасили в мгновение ока. Обломки телевизора и видеомагнитофона выкинули. У совета по образованию попросили разрешения взять из школьной кассы средства для покупки новой видеоаппаратуры, необходимой для учебного процесса.
Морони сознался. Баччи сознался. Ронка сознался. Пьерини сознался.
Их вызывали в кабинет директора по очереди, и все сознались.
Утро признаний. Гатта могла быть довольна.
68
Теперь оставалась одна проблема.
Рассказать обо всем отцу.
Глория посоветовала так:
— Скажи матери. Пусть она пойдет поговорить с учителями. И предупреди, чтобы она ничего не рассказывала отцу. Пять дней ты делай вид, будто ходишь в школу, а на самом деле приходи ко мне. Сиди у меня в комнате и читай комиксы. Захочешь есть — сделай бутерброд, захочешь кино посмотреть — включи видик. Все просто.
Вот в чем заключалась разница между ними. Огромная разница.
У Глории все было просто.
У Пьетро — наоборот.
Если бы с ней такое случилось, она пошла бы к маме, и мама бы приласкала ее, и, чтобы ее утешить, они отправились бы в Орбаро и пошли по магазинам.
А его мать ничего такого не сделает. Она будет плакать и без конца задавать один и тот же вопрос: «Почему?»
Почему ты это сделал? Почему у тебя сплошные неприятности?
Даже не слушая, что он ей отвечает. Ей не хочется знать, виновен Пьетро или нет. Ее будет волновать только то, что надо идти в школу и разговаривать с учителями («Я не могу, ты же знаешь, я себя плохо чувствую, ты не можешь требовать от меня еще и этого, Пьетро».) и что ее сына выгоняют и тому подобное, а все объяснения у нее в одно ухо влетят, в другое вылетят. Она ничего не поймет.
А потом и вовсе заскулит: «Ты же знаешь, такие вещи нужно обсуждать с отцом. Я тебе ничем помочь не могу».
Трактор отца стоял перед стрелковым клубом.
Пьетро слез с велосипеда, глубоко вдохнул и вошел.
Внутри никого.
Ладно.
Только Габриеле, бармен, вооружившись отверткой и молотком, разбирал кофемашину.
Отец сидел за столиком и читал газету. Черные волосы блестели в свете ламп. Бриллиантин. Очки сдвинуты на кончик носа. Нахмурившись, он водил пальцем по газетным строчкам и что-то бормотал себе под нос. Читая новости, синьор Морони всегда кипятился (только представить себе: отец, у которого отовсюду пар валит, — это было бы незабываемое зрелище).
Он тихонечко подошел и, оказавшись в метре от отца, окликнул:
— Папа…
Синьор Морони обернулся. Увидел Пьетро. Улыбнулся.
— Пьетро, ты что тут делаешь?
— Я пришел…
— Садись.
Пьетро покорно сел.
— Хочешь мороженого?
— Нет, спасибо.
— А жареной картошки? Чего хочешь?
— Ничего, спасибо.
— Я уже заканчиваю. Сейчас поедем домой. — И он снова уткнулся в газету.
Он был в хорошем настроении. Это обнадеживало.
— Папа, я должен тебе передать… — Пьетро открыл рюкзак, вынул листок и протянул отцу.
Синьор Морони прочитал.
— Это что? — Голос у него стал на октаву ниже.
— Меня отстранили от занятий… Ты должен пойти к замдиректора.
— И что же ты натворил?
— Ничего особенного. Вчера ночью кое-что случилось… — И за полминуты он ему рассказал, что произошло. Довольно близко к истине. Он умолчал о надписях, но рассказал про телевизор и про то, как те трое заставили его залезть в школу.
Закончив рассказ, он взглянул на отца.
Незаметно было, чтобы он злился, он просто разглядывал записку, как египетский иероглиф.
Пьетро молчал и нервно сплетал пальцы в ожидании ответа.
Наконец отец заговорил.
И чего ты теперь от меня хочешь?
— Ты должен сходить в школу. Это важно. Так велела замдиректора… — Пьетро попытался говорить как можно беззаботнее, как будто это было дело на одну минуту.
— А что от меня надо замдиректора?
— Да ничего… Ты скажешь… ну… что я совершил ошибку. Что я сделал то, что не должен был делать. Что-то такое.
— А я тут при чем?
«Как это при чем тут ты?»