— Да? А два часа назад ты рыдал отчаянно.
— Так должно было быть. Я знал. Так должно было быть, вот и все. И если мне будет плохо, ничего не изменится, просто мне будет плохо.
— Почему так должно было быть?
Он мельком глянул на нее.
— Потому что так всем будет хорошо. Отцу — так я, по его словам, стану серьезным человеком и начну работать. Маме — хотя маме нет, она даже не помнит, в каком я классе. Миммо — потому что теперь мы оба второгодники и он не будет чувствовать, что он один дурак. Замдиректора. Директору. Пьерини. Па… — Он умолк на мгновенье, но потом договорил: — Палмьери. Всем. И мне самому.
Глория стала раскачиваться, и веревка, привязанная к дереву, заскрипела.
— Но я не понимаю, разве Палмьери не обещала, что тебя переведут?
— Да. — Голос Пьетро дрогнул, и его напускного равнодушия как не бывало.
— А почему тебя оставили?
Пьетро фыркнул:
— Не знаю, и мне плевать. И хватит.
— Это неправильно. Палмьери — сволочь. Большая сволочь. Она не сдержала обещания.
— Не сдержала. Она такая же, как все. Она сволочь, она меня обманула. — Пьетро выговорил это с трудом и закрыл лицо рукой, чтобы не плакать.
— Она даже угрызений совести не испытывает.
— Не знаю. Не хочу об этом говорить.
Последние полтора месяца Палмьери не было в школе. Пришла другая вместо нее, сообщила, что учительница итальянского заболела и год они закончат с ней.
— Точно, ей стыдно не будет. Ей пофиг. А то, что сказала та, которая ее замещала, неправда. Она не больна. Она совершенно здорова. Я ее сто раз видела, гуляет она. Последний раз несколько дней назад, — возмущалась Глория. — Ты ее видел?
— Один раз.
— И?
Зачем Глория его мучает? Тем более что все уже случилось.
— И я к ней пошел. Хотел спросить, как она себя чувствует, придет ли в школу. Она едва со мной поздоровалась. Я решил, что у нее свои проблемы.
Глория спрыгнула с гамака:
— Она самая большая сволочь, какую я встречала. Она хуже всех. Из-за нее тебя оставили на второй год. Это неправильно. Она должна ответить. — Она опустилась на колени рядом с Пьетро. — Мы должны заставить ее ответить. По полной.
Пьетро молчал, он наблюдал за бакланами, которые, словно черные стрелы, стремительно ныряли в серебристую воду лагуны.
— Что скажешь? Заставим ее ответить? — повторила она.
— Мне уже наплевать, — робко ответил Пьетро и шмыгнул носом.
— Ты как всегда… Нельзя все покорно переносить! Надо что-то делать. Ты должен что-нибудь сделать, Пьетро, — вконец рассердилась Глория.
Она хотела сказать ему, что его потому и выгнали, что он бесхарактерный. Если бы у него был характер, он не полез бы в школу вместе с этими придурками. Но она удержалась.
Пьетро поглядел на нее:
— А как мы ее заставим ответить? Что тут сделаешь?
— Не знаю. — Глория принялась бродить по островку взад-вперед, пытаясь что-нибудь придумать. — Слушай, надо ее напугать, чтоб она струсила. — Что бы такое сделать? Внезапно она остановилась и подняла глаза к небу, словно на нее снизошло озарение. — Я гений! Я великий гений! — Она брезгливо взяла сачок со змеей и подняла его. — Мы ей подложим эту милую зверушку в кроватку! И когда она пойдет баиньки, у нее случится разрыв сердца. Ну, разве я не гений?
Пьетро недовольно покачал головой:
— Бедняга.
— Кто бедняга? Сволочь она. Из-за нее тебя не перевели.
— Да нет, змея бедняга. Она погибнет.
— Погибнет? Ну и что? В этом гадком болоте куча гадких змей. Если одна сдохнет, ничего не случится, знаешь, сколько их на дороге гибнет под машинами? Кроме того, еще неизвестно, погибнет ли она. Ничего страшного.
И так она его уговаривала, что Пьетро в конце концов согласился.
126
План был прост. Они его тщательно разработали прямо на островке. Он сводился к нескольким пунктам.
Если машины Палмьери нет, значит, Палмьери нет дома. Тогда надо переходить к пункту три.
Если машина Палмьери есть, значит, она дома. Тогда — ничего не поделаешь, придется попытаться в другой раз.
Если Палмьери нет, они заберутся на балкон, а оттуда проникнут в квартиру, засунут в постель маленький сюрприз и умчатся быстрее ветра.
Вот и все.
Машины Палмьери не было.
Солнце медленно и необратимо клонилось к закату, растратив свою убойную силу, и жара была удушающей, но менее удушающей, чем несколько часов назад, прошел ненавистный зной, сводящий с ума и толкающий на страшные вещи, приводящий к тому, что летняя криминальная хроника так разнообразна и жестока.
Легкий ветерок, даже предвестие ветерка, чуть тронул раскаленный воздух. Ночь предстояла тяжелая. Душная. Звездная.
Двое наших юных героев, не слезая с велосипедов, прятались за лавровой изгородью, окружавшей дом учительницы Палмьери.
— А может, не надо? — в сотый раз спросил Пьетро.
Глория попыталась отнять у него пакет со змеей, привязанный к поясу веревкой.
— Мне все ясно, ты трусишь! Я пойду, а ты жди здесь…
Почему рано или поздно и добрые и злые, и друзья и враги обвиняют его в трусости? Почему это так важно в жизни — не быть трусом? Почему, чтобы считаться мужчиной, нужно всегда делать то, чего тебе меньше всего хочется? Почему?
— Ладно, пошли. — Пьетро полез через изгородь, Глория за ним.
Дом стоял у узкой второстепенной дороги в Искьяно, шедшей через поля, через переезд и соединявшейся с прибрежной дорогой. По ней ездили мало. В пятистах метрах от дома, ближе к Искьяно, находилась автомастерская. Дом представлял собой уродливое прямоугольное сооружение серого цвета с плоской крышей, зелеными пластиковыми ставнями и двумя балконами с множеством растений. Окна первого этажа были закрыты. Учительница жила на втором.
Залезать решили с той стороны дома, которая смотрела на поле: если вдруг кто-то проедет по дороге, их не заметят. Только кто там мог проехать? Переезд в это время года закрыт.
Водосточная труба шла посередине стены. В метре от балкона. Он не очень высоко. Единственная трудность — дотянуться рукой до балконной решетки.
— Кто лезет первым? — шепотом спросила Глория. Они стояли, прильнув к стене, как ящерицы.
Пьетро подергал трубу, проверяя ее на крепость. Похоже, она довольно прочная.
— Я пойду. Так лучше. Так я тебе смогу помочь забраться на балкон.
У него появилось нехорошее предчувствие, но он пытался о нем не думать.