Социальный работник сокрушенно уронил голову на ладони.
118.
Река вышла из берегов, залив поля, еще немного, и узкая полоска асфальта, по которой катил фургон Рино Дзены, тоже скроется под водой. Фары дальнего света скользили по затопленным полям.
Затертые щетки "дворников" с трудом справлялись с дождем, стекла запотели.
Рино протирал стекло рукой, продолжая недоумевать, какого черта Четыресыра поперся в лес. И чего он ревел? Есть повод для серьезного беспокойства? Или это очередной сдвиг по фазе?
Рино уже давно отказался от попыток понять искривленную логику Четыресыра. Приключение на плотине, конечно, усугубило ситуацию, но он и раньше не то чтобы блистал. У него не было всех этих тиков и хромоты, но он всегда был с приветом.
Помнится, еще в интернате за ним водились странности: он, например, мог часами играть в теннис без мячика и ракетки с воображаемым партнером по имени Аурелио.
Рино проехал мимо пустынной заправки "Аджип". Оттуда дорога подымалась на поросший лесом холм. Под светом фар поблескивали капли льющего стеной дождя, но стена деревьев вдоль дороги была непроницаема.
По телефону Четыресыра, хлюпая носом, сказал, где его искать: на площадке с трансформаторной будкой.
Наконец, незадолго до поворота Рино увидел по левой стороне длинный асфальтированный карман. В глубине, у самого ограждения, стоял покрытый разноцветными надписями бетонный параллелепипед.
"Вот она".
Рино съехал с дороги, заглушил мотор, достал из ящика с инструментами фонарик с резинкой и нацепил его на голову.
Никого не было. Может, не та будка. Он уже повернул к фургону, когда из-за будки что-то блеснуло. Подойдя, он увидел знакомый "боксер" и рядом с ним — "скарабео"
"Чей это мотороллер?"
И тут он понял.
Четыресыра нарвался на какого-то ублюдка, которому больше нечего делать, как доставать окружающих.
Однажды его окружила банда отморозков и всласть поизмывалась над ним, заставляя плясать и петь. Их особенно добивало, что Четыресыра не сопротивлялся.
— Вот говнюки. Если вы его хоть пальцем тронули, я вас убью. — Рино вытащил из кармана штанов пистолет, вернулся к фургону, достал пули и зарядил, чувствуя, как от ярости вскипает кровь.
Включив фонарь, он двинул в чащу.
119.
Данило Апреа лежал на кровати в трусах и ветровке и глядел в потолок, хватая ртом воздух.
"Как мне паршиво".
Подмышки ледяные. Ступни горят. Кишки стянуло узлом. И настораживающая боль в груди. Словно перед инфарктом. Острый коготь коршуна, разрывающий сердечные желудочки.
— Сейчас меня кондрашка хватит. И со всем будет покончено. Наконец-то все будут счастливы. — Он икнул, отрыгнув перегаром.
Он хотел выключить орущий в гостиной телевизор, от голоса Бруно Веспы [37] и прочих засранцев, треплющихся о дефиците, налогах и инфляции, начинало мутить, но он боялся уснуть и во сне дать дуба. На кой он налакался этой дряни?
"Настойки портятся?"
И потом, стоило Данило закрыть глаза, как он начинал проваливаться в бездонную яму, — так недолго долететь и до раскаленного центра Земли.
Надо было сосредоточиться. Хотя в таком состоянии и под бьющий по мозгам аккомпанемент теледебатов это было непросто.
Первым делом следовало уяснить, что первоначально задуманный план по съему банкомата полетел ко всем чертям. Второе, он порвал с Рино и Четыресыра.
— Как говорится, лучше одному, чем попасть в кутерьму, — пробурчал Данило, держась рукой за сердце.
Он должен воплотить в жизнь свой план. Без них. Это была лучшая идея, которую родила его голова с тех пор, как он появился на свет. Ее нельзя было пустить на ветер. Гениальность этого плана состояла в том, что его можно было осуществить в любой момент. В любую ночь. Нужно только в напарники взять надежных людей, а не трусов.
Он найдет настоящих профессионалов, с которыми можно будет начать все сначала. Он пока не знал, кто они, где их искать, но завтра, на свежую голову, он несомненно что-нибудь придумает.
— Албанцы. Эти не сдрейфят, — сказал он, задыхаясь. — Дорогой Рино, ты ничего про меня не понял. Как жаль. Поезд ушел. Ты так и не уяснил, с кем имеешь дело. Чтобы остановить Данило Апреа, нужно уложить его из базуки.
Блики от телевизора за приоткрытой дверью окрашивали в голубой цвет потолок над кроватью. Странно, но среди синеватых разводов ему померещилось темное пятно, которое мало-помалу обрело человеческие очертания.
— Это ты, дорогой? — спросил Данило, глядя в потолок.
— Ну конечно я.
Паяц-скалолаз смотрел на него сверху вниз, распластанный по потолку, как Человек-Паук.
— Я правильно сделал, что послал Рино в задницу, правда? Нечего наезжать на меня, они этого никак не поймут. Обидно только, что завтра привезут картину, а у меня денег нет. До смерти обидно. — Он потянулся рукой к полу, ища бутылку с настойкой, но не нашел. — Ты не волнуйся... Поверь мне.. я свою жизнь на помойку не выкину, — говорил он клоуну над головой. — Я тебя не брошу. Я не то что некоторые. Клянусь тебе, клянусь головой...
Лауры.
— ...Терезы, самого дорогого мне человека, что ты будешь здесь, в этом доме. Завтра. Уж лучше я продам все, что имею.
Внезапно в грудине разорвался комок боли, словно лопнул пузырь. Данило коснулся лица руками. По щекам текли слезы, а он и не заметил, что плачет.
— Мне плохо, — всхлипнул он. — Что мне делать? Скажи мне. Прошу тебя, скажи, что мне делать.
— Позвони ей. Она одна тебя понимает. — Паяц улыбнулся ему с потолка.
— Неправда... Она ушла от меня... Я не виноват в том, что Лаура умерла. Я знаю, она винит меня...
— Скажи ей, что с завтрашнего дня ты бросишь пить.
Данило знал, что там, на потолке, не было никакого паяца. Что это давал блики работающий телевизор. И все же он как будто с ним говорил.
— Бесполезно зубы заговаривать, ничего у меня не выйдет. — Еще один пузырь боли лопнул под адамовым яблоком.
— Выйдет. Если она вернется и поможет тебе, у тебя все получится... Расскажи ей про бутик. Вот увидишь, она вернется.
Данило приподнял голову и сощурился:
— Сейчас? Прямо сейчас позвонить?
— Да, сейчас.
— А если она рассердится?
— С чего ей сердиться?
— Уже очень поздно. Я поклялся, что не буду звонить по ночам.