Или просто думайте о чем-то хорошем.
Март 2009 г.
У нас в школе есть специальный «День сотни», он приходится на конец ноября. В этот день нам нужно принести сто каких-нибудь предметов. Любых. Когда Амелия ходила в первый класс, она взяла сто шоколадных печений, но к тому моменту, как вышла из автобуса, их осталось всего пятьдесят три. Я же принесла список семидесяти пяти костей, которые уже успела сломать, и названия оставшихся двадцати пяти.
Миллион — это десять тысяч сотен. А я даже десять тысяч представить не могу Может, именно столько деревьев в лесу и молекул воды в озере. Восемь миллионов — это еще больше. Такую сумму в долларах написали на огромном голубом чеке, который уже почти полгода висит на дверце нашего холодильника.
Родители часто говорят об этом чеке. Они говорят, что наш фургон скоро совсем развалится и тогда придется купить новый на эти деньги. Но потом они умудряются продлить жизнь старому. Они говорят, что близится срок подачи документов в лагерь для таких детей, как я, и что надо заплатить первый взнос. Возле кровати у меня лежат рекламные проспекты. На них изображены дети всех цветов. У них у всех ОП, как у меня. Они все счастливы.
Может, все дети, которые куда-то уезжают, становятся счастливыми. Амелия вот уезжала — и когда вернулась, волосы у нее опять стали каштановыми, а еще она привезла свой собственный мольберт. Она постоянно рисует: мои портреты, натюрморты с кофейными кружками и грушами, пейзажи невероятных цветов. Если присмотреться, у нее на руках до сих пор можно увидеть серебристые шрамы, но даже когда она ловит мой взгляд, то не натягивает рукава.
Была суббота. Папа целый день сидел у телевизора, смотрел футбол. Амелия была на улице и рисовала. Мама раскладывала на кухонном столе пасьянс из карточек с рецептами. У нее их больше ста (вот бы ей вернуться в первый класс!), и она решила составить из них кулинарную книгу. Это было компромиссное решение: ей ведь больше не надо было постоянно печь, как раньше для мистера Де Вилля. Он по-прежнему скупал ее пироги, тарталетки и миндальные бисквиты, когда на нее находило вдохновение, но теперь она мечтала опубликовать книгу и отдать всю выручку Фонду помощи людям с ОП.
Нам не нужны были деньги. Наши деньги висели на холодильнике.
— Как поживаешь? — спросила мама.
— Нормально.
Мое внимание привлекли конверты, рассыпанные ярким веером на столе.
— Тебе письмо, — сказала она.
Это была открытка, а в ней — фотография Марин и мальчика примерно одного возраста с Амелией. У него были кривые зубы и кожа шоколадного оттенка. Его зовут Антон, она усыновила его два месяца назад.
Пайпер мы больше не видели, и Амелия с Эммой так и не помирились. С вывески на клинике исчезло ее имя. Теперь там было написано «Гретель Хандельман, мануальный терапевт». А потом мы с папой однажды пошли в булочную и встретили Пайпер в очереди, прямо перед нами. Папа с ней поздоровался, и она спросила, как у меня дела, и даже пыталась улыбнуться, но ничего не получалось. Это как гнутый провод, который никогда уже не выпрямится. Она сказала, что работает на полставки в благотворительной женской клинике в Бостоне и как раз собирается туда ехать. Потом она случайно опрокинула стаканчик с трубочками у кассы и так быстро убежала, что даже забыла расплатиться. Тогда к ней подошла официантка и напомнила, что кофе здесь не бесплатный.
Я скучала по Пайпер, но мама, кажется, скучала по ней еще сильнее. У нее теперь не осталось друзей. Всё свое время она проводила с нами.
Жалкое, признаться, зрелище.
— Хочешь что-нибудь испечь? — спросила я.
Мама закатила глаза.
— Неужели ты проголодалась? Мы же только что пообедали.
Я не проголодалась — мне было скучно.
— Давай так. Позови Амелию, и мы вместе разработаем план действий. Может в кино сходим.
— Правда?
— Конечно, — кивнула мама.
Теперь мы могли позволить себе походы в кинотеатр. И в рестораны. А еще мне должны были купить спортивное кресло, чтобы я смогла играть в кикбол на уроках физкультуры. Амелия сказала, что это всё благодаря тому чеку на дверце холодильника. В школе некоторые придурки дразнили меня богачкой, но я-то знала, что это неправда. Наша ржавая машина, наш старый домик, наши поношенные вещи — всё это никуда не дел ось. Такое количество нулей если что-то и дает, так это чувство безопасности: родители могли изредка шикануть, потому что у них был крепкий тыл на случай, если деньги закончатся. А значит, и ссорились они гораздо реже. Такое в магазине не купишь. Я плохо понимала, что такое банковский счет, но все-таки догадывалась, что чек ничего не стоит, если его не положить в банк. Но родители, похоже, никуда не спешили. Раз в пару недель мама говорила: «Пора бы отнести его в банк», — и папа поддакивал, но чек все равно оставался под магнитом.
Я пошла в коридор обуваться и одеваться. Мама крикнула мне в спину:
— Только смотри…
— …осторожно, — договорила я за нее. — Да-да, помню.
Был уже март, но воздух еще не прогрелся, и мое дыхание летало причудливыми облачками вокруг шарфа: то в форме цыпленка, то в форме бегемотика. Я осторожно ступала по склону нашего заднего двора. Снег уже растаял, но земля еще хрустела у меня под ногами. Звук был похож на скрежет зубов.
Амелия, наверно, ушла в посадку: ей нравилось рисовать березы, она говорила, что у них трагичные силуэты и что такие красивые растения не должны умирать так быстро. Я засунула руки в карманы и подтянула шарф до самого носа. С каждым шагом я вспоминала какой-нибудь интересный факт.
Среднестатистическая женщина тратит за жизнь шесть фунтов губной помады.
Остров Трех Миль на самом деле длиной всего две с половиной мили.
Тараканы любят есть клей на почтовых марках.
Я нерешительно остановилась у пруда. Там рос камыш примерно с меня ростом, мне сложно было продраться сквозь него и не застрять. В данный момент у меня впервые за много месяцев не было ни одного срастающегося перелома, и я не хотела нарушать эту традицию.
Однажды папа рассказывал, как ехал на патрульной машине — и вдруг все прочие машины перед ним остановились. Он поставил рычаг в режим «стоянка» и открыл дверь проверить, что происходит. Но стоило ему ступить на тротуар, как он шлепнулся на спину. Гололед. Чудо, что он смог нормально затормозить.
Такой же лед покрыл и пруд. До того чистый лед, что я видела водоросли и песок будто сквозь стекло. Я осторожно опустилась на четвереньки и потихоньку поползла к кромке этого льда.
Мне никогда не разрешали выходить на лед, и, как это часто бывает с запретами, я только о том и мечтала.
Я не могла ничего себе сломать, слишком медленно я двигалась и к тому же не стояла прямо. Спину я выгнула, как кошка. Глаза скользили по поверхности. А куда рыбы деваются зимой? Можно ли их там разглядеть, если присмотреться повнимательнее?