— Прохладно на улице, — сказала она, усаживаясь на табурет рядом со мной.
Я не отрывал взгляд от дна своего пустого бокала. «А ты попробуй одеваться — может, согреешься», — подумал я.
Томми вручил мне новую порцию и обратился к женщине:
— А вы что будете?
— «Грязный» мартини, — сказала она и улыбнулась мне. — Вы не пробовали?
— Не люблю оливки, — ответил я, прихлебывая пиво.
— Я люблю высасывать перец, — призналась она, распуская волосы. Золотистые кудри хлынули ей на спину рекой. — Как по мне, пиво на вкус не лучше наполнителя для кошачьих туалетов.
Я рассмеялся.
— А вы пробовали?
Она вскинула бровки.
— А у вас разве не бывало так, что смотришь на что-то — и точно знаешь, какой у него вкус?
Она же сказала «что-то», верно? Не «кого-то», а «что-то»…
Я никогда не изменял Шарлотте. Даже мысли не возникало. Бог свидетель, мне по работе приходится иметь дело с множеством весьма доступных барышень. Возможность имелась. Если честно, даже сейчас, на восьмом году брака, я не хотел никого, кроме нее. Но женщина, на которой я женился, — та самая, что у алтаря обещала каждый день кормить меня ванильным мороженым, пускай оно и хуже шоколадного, — изменилась. Дома меня ждала другая. И эта женщина была от меня далека. И думала лишь об одном. И настолько хотела добиться того, чего у нее не было, что напрочь забывала о том, чем располагала.
— Меня зовут Шон, — представился я.
— Тэффи Ллойд, — ответила она, пригубив мартини. — Как конфета. Тэффи, я имею в виду, не Ллойд.
— Ага, я догадался.
Она прищурилась, всматриваясь в мое лицо.
— Мы с вами раньше не встречались?
— Думаю, я бы запомнил.
— Нет-нет, я уверена. У меня прекрасная память на лица… — Она осеклась и победно щелкнула пальцами. — Я видела ваше фото в газете! У вас дочка болеет, правильно? Как у нее дела?
Приподымая бокал, я подумал, слышно ли ей, как бешено колотится сердце у меня в груди. Она узнала меня по газетному снимку? Если она смогла, кто еще узнает меня?
— Всё хорошо, — скупо откликнулся я и залпом осушил бокал. — Мне как раз пора домой. К ней.
И черт с ней, с машиной! Пройдусь пешком.
Но не успел я встать, как ее голос остановил меня.
— Я слышала, вы пошли на попятную.
Я медленно повернулся к ней.
— Этого в газете не печатали.
Внезапно образ глупенькой блондинки растаял. Пронзительно-голубые глаза сверлили меня.
— Почему вы пошли на попятную?
Кто она? Журналистка? Это ловушка? Я слишком поздно ощутил профессиональную тревогу.
— Я просто хочу, как лучше для Уиллоу, — пробормотал я, второпях натягивая куртку и чертыхаясь на скомкавшийся рукав.
Тэффи Ллойд положила на стойку свою визитную карточку.
— Для Уиллоу будет лучше, — сказала она, — чтобы этот суд вообще не состоялся.
Кивнув мне, она накинула на плечи леопардовое пальто и вышла из бара, оставив едва начатый мартини.
Я взял визитку и провёл пальцем по рельефным чёрным буквам.
Тэффи Ллойд. Следователь.
«Букер, Худ и Коутс».
Я всё ехал и ехал. Ехал по знакомым маршрутам патруля, по гигантским восьмеркам, без конца петляющим, но все-таки сходящимся в центре Бэнктона. Я смотрел на падающие звезды и ехал туда, куда они, как мне казалось, падали. Домой я приехал за-полночь, когда глаза уже слипались.
Пробравшись в дом, я на ощупь крался в прачечную за простынями и наволочкой, когда вдруг ощутил страшную усталость. Не в силах устоять на ногах, я рухнул на диван и закрыл лицо руками.
Я одного не мог понять: как это зашло так далеко и так быстро? Еще вчера, казалось, я вылетел из этой адвокатской конторы — и вот Шарлотта уже назначила новую встречу. Запретить ей я не мог, но, честно говоря, не думал, что она пойдет до конца. Шарлотта не из тех женщин, что легко идут на риск. Но в этом я ошибся: Шарлотта вообще не думала о себе. Только о тебе.
— Папа?
Я поднял глаза и увидел тебя перед собой. Твои босые стопы были белыми, как у привидения.
— Почему не спишь? Поздно уже.
— Пить захотелось.
Я отвел тебя в кухню. Ты явно отдавала предпочтение своей правой ноге, и когда любой другой отец подумал бы, что его дочь просто не проснулась до конца, я забеспокоился о микротрещинах и смещении бедра. Я налил тебе стакан воды из-под крана и подождал, пока ты допьешь.
— Ну хорошо, — сказал я, подхватывая тебя на руки, потому что не выдержал бы душераздирающего зрелища, как ты карабкаешься по ступенькам. — Тебе давно пора спать.
Ты обхватила мою шею руками.
— Пап, а почему ты больше не спишь на своей кровати?
Я замер на середине лестницы.
— Мне нравится спать на диване. Удобнее.
На цыпочках, чтобы не потревожить сладко сопящую Амелию, я прокрался в вашу спальню и уложил тебя, подоткнув одеяльце.
— Если бы я не была такой, — сказала ты, — если бы у меня были нормальные кости, ты бы по-прежнему спал с мамой.
В темноте я видел блеск твоих глазок, яблочный изгиб твоей щечки. Я не стал тебе отвечать. Я не знал, что ответить.
— Спи давай. Уже слишком поздно для таких разговоров.
И вдруг, словно в кино, я увидел, кем ты будешь, когда вырастешь. Упрямой, волевой женщиной, беспрекословно сносящей все трудности, смиренным борцом — очень похожей на свою мать.
Вместо того чтобы спуститься в гостиную, я пошел в нашу спальню. Шарлотта спала на своей, правой стороне, рядом с ней зияла пустота. Я аккуратно присел на краешек матраса, стараясь не задеть ее, и растянулся прямо поверх покрывала. Затем перевернулся набок, чтобы стать эдаким зеркальным отражением Шарлотты.
Лежа в собственной постели, возле собственной жены, я чувствовал и приятную неизбежность происходящего и острый дискомфорт — словно, заканчивая собирать пазлы, втискивал последнюю деталь, хотя она явно не подходила по форме. Я смотрел на руку Шарлотты, сжатую в кулак, как будто она была готова сражаться даже во сне. Когда я коснулся ее запястья, ладонь раскрылась розой. А когда поднял взгляд, она смотрела прямо на меня.
— Это мне снится? — прошептала она.
— Да, — ответил я, и ее пальцы переплелись с моими.
Шарлотту снова клонило в сон, а я пытался найти границу, что отделяла ее от забвения. Но она уснула слишком быстро, я не успел уловить момент перехода. Я осторожно высвободил руку, на миг позволив себе понадеяться, что, проснувшись, она вспомнит меня. Понадеяться, что это оправдает мой поступок.