— За исключением короля, конечно, и его министров…
— Король… официально не знает ничего! Господин де Верженн, министр иностранных дел, осведомлен обо всем, но даст скорее отрезать себе язык, чем признается в этом. Золото было собрано одним сказочно богатым арматором и финансистом по имени Лерей де Шомон, который поселил Бенджамина Франклина в своем доме.
Жиль вздрогнул. Он уже слышал это имя в обстоятельствах слишком неприятных, чтобы его позабыть. С быстротой молнии перед его глазами промелькнула конусовидная голова нантца в таверне Йана Маодана, его маленькие блестящие глазки и длинный кривой нос. Он вновь услыхал его пришептывающий голос, его рассказ о богатом господине, который снаряжает для Америки великолепные суда, вспомнил об обмане, на который попался Жан-Пьер Керель: «Его зовут Донасьен Лерей де Шомон…» Потом-то Жиль узнал, конечно, что финансист совершенно не замешан в преступном обмане, жертвой которого стал товарищ Жиля, но все же при упоминании имени Шомона по его спине пробежала дрожь.
Рошамбо продолжал свой рассказ:
— Перед нашим отплытием к Вашингтону был отправлен на быстроходном куттере курьер, но боюсь, что он не добрался до места назначения, в противном случае мы нашли бы здесь несомненно более радушный прием, или же господин де Лафайет прибыл бы вместе с соответствующим количеством солдат для сопровождения такого количества золота.
— Но как же удалось погрузить столько золота так, что никто и не подозревает о его существовании?
— Погрузка шла ночью, когда корабль стоял у набережной Панфельда. Доверенные слуги де Шомона доставили его, спрятав в тюки сена, предназначенные для корма лошадям…
— Тюки, которые затем выгрузили, поскольку в плавание не брали лошадей?
— Совершенно верно! Их, конечно, пришлось выгрузить, но к тому времени мешки с золотом были уже спрятаны в двойной переборке за бочонками с резервным порохом. Теперь необходимо, чтобы Вашингтон прислал кого-нибудь забрать это золото, существование которого должно быть сохранено в тайне до тех пор, пока это не произойдет, поскольку никому не ведомо, откуда могут возникнуть слухи… а наши английские друзья не промедлят и секунды, чтобы нас атаковать, если узнают о нем: это золото слишком важно для мятежных американцев.
Теперь о том, что вы должны будете сделать: под предлогом того, что вы сопровождаете юного индейца к его племени, чтобы не восстановить аборигенов против себя, а попытаться приобрести среди них новых союзников, вы вместе с Тимом Токером покинете Ньюпорт. Токер послужит вам проводником, поскольку вы не знаете страны… Вы доберетесь до генерала Вашингтона и передадите ему все, что я сказал вам… не более, но и не менее! Пока вы будете в пути, мне еще не раз предстоит поссориться с Лафайетом по поводу того отряда, на присылке которого я так настаиваю, а теперь и вы знаете, почему! Идите и приведите ко мне Тима Токера и индейца. Лафайет сейчас обедает на «Герцоге Бургундском» и не увидит вас…
Однако, вместо того чтобы исполнить приказ генерала. Жиль застыл на месте. Он испытывал чувство огромной гордости от доверия, каким почтил его Рошамбо, но ему все же было немного не по себе из-за глубокого убеждения в собственном ничтожестве. Не умея скрыть свои чувства, он прямо признался в них:
— Почему вы оказываете мне такую честь, господин генерал? Маркиз де Лафайет — генерал, вельможа и принадлежит к вашему кругу, разве он не более, чем я, подходит для такого поручения? Скажите же ему обо всем! Он тотчас же отправится в путь и вернется с потребным вам количеством солдат…
Сквозь полуприкрытые веки Рошамбо бросил на Жиля острый взгляд.
— Вы думаете, что я ему не доверяю? Никоим образом, но человек, которому принадлежит это богатство, Лерей де Шомон, не любит Лафайета, и если бы он желал доверить золото ему, то отправил бы его из Рошфора на «Гермионе», а не из Бреста на «Герцоге Бургундском». Господин де Верженн, без разрешения которого я никогда бы не погрузил золота, также желает, чтобы Лафайета держали как можно дальше от этого дела, так как он считает маркиза безумцем, а идеи его вредоносными. И я не могу сказать, что они оба так уж не правы… Маркиз еще молод, у него горячая голова, и он не всегда хорошо обдумывает свои поступки. Со своими позолоченными перьями и тщеславием он вполне способен высыпать это золото перед всем Конгрессом, чтобы показать этим господам, какую помощь он может оказать Делу. И тогда один лишь Бог сможет сказать, какая часть этого золота достанется Вашингтону… Вы удовлетворены таким объяснением? — закончил граф высокомерным тоном, вмиг восстановившим исчезнувшую было дистанцию, разделяющую его и Жиля.
— Совершенно, господин граф! Еще одно только слово, с вашего позволения.
— Говорите!
— Этот Лерей де Шомон… почему он так хочет помочь инсургентам? Сумма так велика…
— Он весьма богат! Я думаю, что он один из самых богатых людей Европы. И один из самых злопамятных: уже много лет он имеет зуб на Англию, которая чуть было не уничтожила его корабли, ведущие торговлю рабами. Наконец, он игрок и финансист. Пусть только Соединенные Штаты одержат победу, завоюют независимость, сбросят англичан в море, тогда все огромные возможности, которыми эта новая страна располагает, будут предоставлены в его полное распоряжение.
Лерей прекрасно знает, что сможет, по меньшей мере, удесятерить одолженную им сумму. Игра стоит свеч, гласит поговорка. Теперь поспешите, мой мальчик, время не ждет!
— Сейчас же иду, господин генерал!
До Рошамбо донеслось только эхо слов Жиля, сам же Жиль был уже в вестибюле. Жара на улице стояла удушающая. Выйдя из сравнительно прохладного дома Уонтона, Жиль будто попал в раскаленную печь. Ему захотелось расстегнуть мундир, в толстом сукне которого он просто задыхался, но он не сделал этого, не желая быть обруганным каким-нибудь проходящим мимо офицером за нарушение формы одежды. Юноша побежал по направлению к Лонг-Уорф-стрит, и ему казалось, будто с безжизненного неба на него изливаются потоки расплавленного свинца. Потерявшее свой природный цвет море ослепляло белым сверканием.
Жиль почувствовал облегчение, лишь вступив в прохладную тень магазина Марты, с удовольствием вдохнув запахи табака и конопли новых канатов. В доме царила необычная тишина, необычная даже для этого часа дня, когда три четверти горожан наслаждались дневным отдыхом, поскольку Марта полагала привычку спать после полудня скверной и отупляющей.
Сама она посвящала его чисто женским занятиям домашним хозяйством в товариществе Розы, толстой чернокожей служанки, которая тоже никогда не спала днем: шитью платьев, варке варенья или же изготовлению огромных круглых пирогов с персиками — ее фирменного блюда, которыми наслаждались ее соседки и дамы из благотворительной мастерской, когда она приглашала их на ужин. Однако и с кухни, примыкающей к магазину, не доносилось ни звука, и, когда Жиль постучал в двери, никто ему не ответил.
Несмотря на тишину в доме. Жиль вошел и, увидев лежащую на полу Марту, громко и вычурно выбранился. Походившая на небольшую гору, задрапированную в бело-синий клетчатый перкаль. Марта лежала без чувств перед своей печью, где на медленном огне томилась смородина в большом тазу. Рядом с ней валялась облепленная сахаром шумовка, выскользнувшая, по всей вероятности, из ее рук, и тяжелая сковорода, которой ее и оглушили.