Но сердце не уговорить.
Тихо за окном, ни звука во дворе, не слышно посапывания из спальни Задрыги,
— А вдруг лягавые попутали? — пришло в голову внезапное.
— Не может быть. Она — пацанка. Таких не заметают. С виду хуже обезьяны. Возраст небольшой. Кто подумает о ней хреново? Пожалеют безобразие в юбке! Да и с чего к ней мусора прикипятся? Она башли взяла. Выходит, тыздить ничего не собиралась. Да и музей помнит. За него вкинули и ей. В одиночку фартовать не решится. Мала. Так, поглазеет. И возникнет. Засиделась она с нами, одичала. А вырвалась и ворвалась, — думает Сивуч. И ждет…
Когда совсем рассвело, фартовый не выдержал. И, разбудив рыжего парнишку, послал к фартовым, чтобы пронюхали, надыбали Задрыгу.
— Не враз беги. Дождись. Узнай, что с нею? — просил фартовый, отправляя пацана. Тот, вырвавшись из дома от постоянных занятий, помчался в город бегом, как на крыльях, мечтая, урвав свободную минуту, дорваться до мороженого и нажраться вдоволь всяких сладостей.
Сивуч смотрел вслед мчавшемуся в город мальчишке и был уверен, что к обеду тот вернется вместе с Задрыгой.
— Уж фартовые весь Брянск на уши поставят, а вернут домой пропадлину. Уж я ей тут вломлю поперек хребта, — думал он.
Но ни мальчишка, ни Капка к обеду не вернулись. И фартовый встревожился не на шутку.
К вечеру Сивуч уже не мог находиться в доме. Вышел во двор. Сел на табуретку. Неотрывно смотрел на дорогу, ведущую из города. Но на ней — никого. Никто не показывался, не торопился к Сивучу. И фартовый вздумал ночью пойти в город.
Он уже начал собираться, когда под окном услышал быстрые шаги посланца. Он вихрем влетел в дом. Один… У Сивуча внутри похолодело:
— Что с нею? Где Задрыга?!
— В мусориловке. Замели ее лягавые. Еще вчера. Кенты только сегодня пронюхали. Велели тебе не соваться из хазы. Сами попытаются вырвать Капку. Пока не пронюхали, за что сгребли. Она в предвариловке канает. Алкаши видели. Точно описали. Там рядом вытрезвитель. Трехали, что тыздили Задрыгу мусора целой кодлой. А она их поливала по фене так, что все ханыги со смеху усирались. Ну, а менты своего оставили на стреме, чтобы не смылась Капка. Видать, отмочила лафово, иль доперли, кто она, коль закрытую в камере стремачат и ночью.
Сивуч рухнул на стул. Этого он боялся больше всего на свете.
— Нет, не велели тебе возникать, если не хочешь все испортить. Так кенты велели передать, — напомнил пацан, заметивший, как Сивуч начал одеваться.
Фартовый снял рубашку. Швырнул ее на стул и, заложив руки за спину, заходил по комнате. Иногда он смотрел на часы, выходил во двор. Но к трем часам ночи свалила его усталость. Он прилег в гостиной на диван и уснул не раздеваясь.
Проснулся от того, что кто-то настырно трепал его за плечо, вырывал из сна грубо.
, Сивуч выругался спросонок и, услышав собственный, мат, проснулся. Вспомнил, от чего он валяется на диване.
— Ну и здоров кемарить! — услышал за спиной удивленное. Он повернулся и увидел фартовых.
— А Капка? Где Задрыга?
— Гони магарыч!
— Навар на бочку!
— Мечи положняк! — посыпалось со всех сторон.
Фартовый протер глаза и ответил гулко:
— Вначале — Задрыгу покажите. Потом про навар потрехаем.
— Ишь, шустряга! Колись на башли! Твою кентуху и за червонец никому не загонишь! Когда получишь ее — про должок память посеешь. А и куда ее денешь? Обратно в ментовку не воротишь. Лягавые, поди, до сих пор усравшись канают. Так и не доперли, что стряслось? — хохотали фартовые.
— Да что она отмочила? — не понимал Сивуч.
— Валяй сюда, Задрыга! — крикнул один из воров, и Сивуч, не веря глазам, увидел Капку, словно ни в чем не бывало выплыла она из спальни лебедушкой, в куцем платье, рыжих туфлях, крупные красные бусы на шее. Будто и не покидала дом.
Сивуч кинулся к ней. Капка зажмурилась, ожидая крепкую затрещину. Но вместо этого обнял ее фартовый накрепко, словно родную дочь к себе прижал:
— Падла облезлая, сучка гнилая, гнида недобитая, параша ржавая! Ну где тебя, паскудную носило? Чтоб ты через пасть до конца жизни просиралась! — пожелал беззлобно.
Капка поняла, колотить не будет. Весь запал выпалил в брань. И теперь ей опасаться нечего. Она уверенно подошла к столу.
— Ну, ботай как влипла? Да не лепи лажу! — потребовал Сивуч.
Фартовые сели вокруг послушать подробности случившегося еще раз.
— А ничего особого! Я хиляла по улице, как любая фря. Глазела на барахло в витринах. Возле одной — застопорилась случайно.
— Да! Возле рыжухи! Витрину в ювелирке приметила! — дополнил кто-то из фартовых.
— А ты не суй свой шнобель в мою сраку! — обрубила его Задрыга и, словно ни в чем не бывало, продолжила:
— Ну, возникла я там. Глядь — кое-что стоящее имеется. По кайфу пришлось. Хотела за башлями вернуться, но тут перерыв наметился. Бабы-продавцы гоношиться начали, выкидывать из ювелирки толпу. Ну, я не могла позволить, чтоб меня, словно овцу, выперли оттуда. В это время уборщица одна уже смылась. И халат свой оставила на стуле. Когда все бросились выгонять толпу, я к этому халату. Натянула и бочком-бочком за прилавок. На меня и внимания никто не обратил. Все в раздевалку. Халаты побросали и ходу на обед. Я огляделась понемногу. Вокруг никого. Я тихо сработала. Набила полную сумку рыжухи. Ждала, когда бабье с перерыва прихилияет, чтоб незаметно смыться. А тут, минут за десять до них, вернулась уборщица, что раньше всех на обед сорвалась. И давай она свой халат дыбать повсюду. Я ей его на прилавок тихо положила. А она — кривая падла, ботает:
— Хочь я и косая, но точно помню, только что сюда смотрела — халата не было. Нет, я так не оставлю, будь хоть сам черт, не дозволю своим халатом играть. И позвала охрану. Те смеялись над бабой. Все осмотрели. А я за коробки надежно забилась. В жизни не надыбали б, если б не собака. Уборщица ее позвала. Овчарку. Та меня враз за барахло, за самую что ни на есть жопу — вытащила. Хорошо, что я успела сумку вытряхнуть в ящик. В самый последний миг. Когда собака уже ползадницы отгрызла. Так-то и выволокла всю подранную. Меня тут же в лягашку сдали. Мол, воровка она, обыщите внутри и снаружи. Она, мол, стерва, кольца и серьги живьем глотала. А у нас потом недостача будет…
В магазине мне вломили не спрашивая, как и зачем я у них оказалась. Скопом трамбовали, пока лягавые возникли. Те враз дали сапоги понюхать. Вбили в машину и в лягашку прикатили. Обшмонали снизу доверху. Потом, сами себе не поверив, цирк устроили. Наголо меня раздели и в душ под брандспойт отправили, чтоб я выронила все, чего у них не брала. Ну да ничего из меня ценного не взяли, кроме вони. Загнали в камеру, залив мне в глотку силой стакан слабительного. И каждые два часа в парашу чуть не с кентелями ныряли. Моим дерьмом в жизни еще так никто не интересовался, — хохотала Задрыга нервно поеживаясь.