Вот и все. Экзамены сданы. Последний – для тех, кто уходит после девятого класса – звонок отгулян. Учебники забыты, а вместе с ними – все, что так старательно весь год вдалбливалось в голову преподавателями. А теперь еще и сама дорожка к школе должна стереться из памяти. (Ну, по крайней мере, до первого сентября.) Ведь наступило самое настоящее лето – КАНИКУЛЫ! Первые взрослые – а именно такой себя Лелька и чувствовала в последнее время – каникулы. И пусть на улице моросило и поддувало как-то совсем не по-летнему – это ей было безразлично. Ведь впереди было два месяца свободы и… И конечно же, самой настоящей любви.
Лелька была взрослой и была готова к любви. Именно так она сама себя ощущала и сама себе говорила. И единственное, что омрачало утро, так это то, что тропинку в школу сегодня все-таки нужно было вспомнить. А так же следовало вспомнить, как выглядит их классная руководительница, учительница химии Елена Александровна. Потому что Лельку Федорову в числе самых недисциплинированных записали в ужасный список тех, кто после последнего звонка должен был явиться в кабинет химии, чтобы «навести в нем идеальный лоск и блеск», как отвратительно выразилась Елена Александровна Амосова, а попросту Мося.
И вот теперь Лелька шлепала красными резиновыми сапогами по лужам по дорожке в школу и злилась на всех сразу: на себя, за то, что не сумела отвертеться от уборки, на Мосю, за то, что она постоянно придирается к Лелькиному поведению, на свою лучшую подружку Ритку Кемпи, которая тоже не ведет себя, как пай-девочка, но умудрилась так кстати заболеть (а еще подруга называется!).
А ведь они с Риткой вместе с первого класса! Правда, не с самого первого сентября, а где-то с третьей четверти. Первые же две четверти Ритка Лельку, скорее, раздражала. Родители очень часто наряжали Ритку в красивое розовое платьице с ажурным воротничком с помпончиками. И эти самые помпончики семилетняя Ритка имела обыкновение сосать. Так она и запомнилась Лельке: вечно слюнявая девочка с помпончиками во рту. Как вышло, что уже после Нового года они стали лучшими подругами, Лелька не помнила. Но не успела она и глазом моргнуть, как Ритка превратилась в настоящую фурию, драчунью и заводилу и единственного и бессменного лидера в их тандеме.
Так и хочется сказать, что и просидели они за одной партой все эти девять лет, плечом к плечу, но нет, не сажает их Мося вместе ни за что. Потому что, видите ли, если их – Лельку и Ритку – совместить в одной точке пространства, обязательно произойдет какая-нибудь непредсказуемая и необратимая реакция. Но это все, конечно же, как выражается Женька Хабанен, ложь и подлые инсинуации. И поведение подружек вовсе не такое отвратительное. Просто они немного активные, немного шумные, немного разговорчивые, немного… Ну, в общем, как и подобает самым обычным пятнадцатилетним девчонкам.
Но… дай химичке волю, так она, кажется, вообще одну из подружек в параллельный класс сплавит. А вот этому не бывать! И Лелька, и Ритка дружно пойдут в десятый класс, в один и тот же десятый. И с первого сентября собираются во что бы то ни стало отстаивать свое право сидеть за одной партой. Ведь они уже взрослые и могут сами решать, где и с кем им сидеть. Вот так! Это Лелька шла и репетировала про себя будущую свою речь, которую она произнесет в новом учебном году противной классной. Хотя, положа руку на сердце, противной Мося почти и не была. Хорошей она была теткой. Предмет свой знала, рассказывала интересно, несправедливых оценок не ставила, во все трудные жизненные ситуации своих учеников вникала. Разве что была немного более строга, чем хотелось бы. Да еще вот уборку эту придумала, скорее, не ради пользы дела, а в наказание. И вот, честное слово, не пошла бы Лелька в школу в каникулы, несмотря на все угрозы Моськи, если бы…
На крыльце Лелька встряхнула мокрый плащ и взялась за ручку тугой школьной двери. «Эх, – вздохнула она про себя, – ничего, нам бы ночь простоять да день продержаться, а там – самая настоящая свобода!»
В кабинете химии собрался весь «цвет» их бывшего 9 «Б»: первый красавец класса и главный заводила всех проделок Женька Хабанен, по прозвищу Хобот, неисправимый троечник и лентяй Димка Есин, по прозвищу Тормоз, Саша Карманов, по которому «давно тюрьма плачет», по прозвищу Шиш, и панк-рокерша Лена Мякишева без прозвища, но с розовым ирокезом в честь каникул. И, конечно, кем-то из них уже разозленная Мося. Химичку Мосей, надо сказать, прозвал именно Шиш, и не из-за фамилии Амосова, как хотелось бы, вероятно, думать самой Елене Александровне, а с намеком на басню Крылова: «Ах, моська, знать, она сильна, коль лает…» Слоном, видимо, в данном контексте себя считал сам Шиш. Хотя, может быть, он имел в виду всех девятиклассников. А может, и вообще всех учеников 47-й школы.
Лелька опоздала на полчаса (а как можно было не опоздать, когда уже лето и в школу так не хочется?!), а потому попала аккурат к разборкам и огребла, что называется, по полной. Конечно же, никто ничего делать не хотел. Каждый мечтал покопаться в колбочках «для вида», а порядок, точнее, заявленный Моськой «лоск», чтобы навел кто-то другой. Причем Тормоз умудрился при этом нанюхаться какого-то реактива и не сильно, но ощутимо обжечь себе дыхательные пути, Ленка – танцуя среди парт с плейером в ушах – что-то разбить, а Шиш – что-то прикарманить. Что такое страшное натворил Хобот, Леля не поняла, но и услышанного в первые секунды в кабинете ей было достаточно, чтобы сделать неутешительный вывод: уборка теперь продлится гораздо дольше, чем она надеялась. Тем более что на пороге она появилась под аккомпанемент Мосиного:
– Гидриит твою перекись!
Ругалась химичка редко.
– А ты, Федорова, вообще эгоистка, каких свет не видывал, – Мося ловко втянула Лельку внутрь, а сама, напротив, выскочила в коридор. – И чтобы к моему возвращению кабинет сиял! – Дверь хлопнула, а в замке с пренеприятным скрежетом провернулся ключ. И раздался пулеметный цокот учительских каблуков по мраморному полу коридора. А потом наступила тишина.
– Я не понял, – скривившись, недовольно протянул Шиш, – это она что, охренела, что ли? – Он медленно подошел к двери, толкнул, а потом и основательно навалился на нее. – В натуре закрыла.
– И че я сюда как дурак приперся? – спросил ни у кого лично, но у всех сразу Хобот.
– Так сказали же… – вяло пояснил Тормоз.
– А мне по барабану, – Мякишева невозмутимо заткнула наушниками плейера уши, залезла на широкий подоконник и уставилась в окно.
Лелька только-только стала приходить в себя:
– А что это она ушла?
Никто ей почему-то не ответил. Лелька растерялась и покраснела. Шиш в не совсем приличных выражениях выводил на доске все, что он думает о химичке. Тормоз сидел за партой, покашливал и бессмысленно разглядывал остальных. Хобот… А Хобот с интересом смотрел на Лельку.
Не сказать, что Лелька была к нему неравнодушна… Она разделяла общественное мнение по поводу неотразимости Хабанена, более того, она даже немного была влюблена в него в восьмом классе, но… Но особенного интереса он в ней не вызывал. Верховодил он среди мальчишек – девчонки в их забавы не допускались, – поговорить ей с ним было не о чем, да и вообще… Вообще ей нравились мальчики постарше ее, класса из десятого-одиннадцатого. А уж если из девятого, то… То явно не Хабанен. Но сейчас Хобот смотрел на нее так, как будто хотел ей что-то сказать. Но почему-то не говорил.