– Сьто-то непохоже!
– Почему? – опешила я.
– Возьми меня с собой, – неожиданно четко и без ошибок попросил Мусяка. И посмотрел на меня своими зелеными красивыми глазами, хитрющими и влажными. И захлопал ресницами.
– Боже мой, да хочешь, я вообще дома останусь, – ахнула я.
– Так, все! – не выдержал Володя и вскочил из кресла. – Перестаньте делать из путешествия трагедию. Всего каких-то жалких четыре дня. Я уже и с Сашкой созвонился, он на послезавтра с работы отпросился, чтобы тебя встретить и в гостиницу отвезти. Отель на Невском проспекте, пешком до Зимнего!
– И что? – продолжала хмуриться я, сидя в обнимку с Мусякой.
– А то, что никаких разговоров – ты поедешь и погуляешь. И вернешься в хорошем настроении. Впереди зима, наобнимаетесь еще. Иди сюда, Мусякин, будем пазл собирать.
– Па… что? – не понял Ванечка.
Я вздохнула и пошла в спальню, собираться. Оставалось только смириться, расслабиться и постараться получить удовольствие, раз уж я ничего не могла изменить. Надо было меньше пить и больше мужу улыбаться, чтобы не пришла ему в голову эта «светлая» мысль, что мне надо проветриться. Потому что, если уж какая мысль ему в голову пришла, – он от нее уже не отступится, это факт. Только Мусяке иногда удавалось пробить папину бронь, но это было исключение, скорее подтверждающее правило. Папашка у нас был кремень.
С этими мыслями, стараясь сохранить в себе позитивный настрой, я была препровождена на Ленинградский вокзал. Мусяка, которого не с кем было вечером оставить, поехал тоже провожать мамочку. Всю дорогу он требовал себе шоколадку, даже после того, как уже ее получил. Он был просто помешан на конфетах и сладостях, и нам стоило огромных усилий, чтобы ограничивать его. Дома мы, конечно, ничего более шоколадного, чем сырки в глазури, старались не держать, но в садике Мусякин постоянно выклянчивал добавочную шоколадку. Так и втянулся, теперь и из нас вытягивал все жилы, но в итоге все-таки получал свою «Аленку» или еще какую мелкую шоколадную ерунду. И теперь, счастливый и перемазанный, он демонстрировал неожиданное равнодушие к тому факту, что я его покидаю.
– Мамочка отдохнет и вернется, – успокаивал Мусяку Володя, стоя на перроне.
Мой чемоданчик уже был засунут под сиденье. Какие-то мужики рабоче-крестьянского вида, оба в джинсах, в посеревших от грязи болоньевых куртках и в стоптанных кроссовках, уже резали колбасу на столике перед окном, а пожилая дама с одышкой, еще одна моя соседка по купе, обмахивалась журналом и хмурилась в сторону мужиков. Вечер обещал быть томным, так что мы решили подождать отправления поезда на перроне.
– Ванюшка, я буду по тебе скучать! – всхлипнула было я, но Володя строго на меня посмотрел и добавил:
– А еще мамочка привезет тебе из Питера большущий подарок. Да, мама?
– Да, – подтвердила я. – Вот такой! – и показала двумя разведенными в стороны руками, какой именно.
– А мы с тобой тут в субботу пойдем рыбу ловить на речку. Хочешь?
– Мам, пока-пока! – тут же отвернулся от меня Мусякин. И принялся выспрашивать отца, как именно ловят рыбу, какую рыбу и что потом с этой рыбой делают. Да, против такой программы не может устоять любовь даже к самой лучшей матери на свете.
– Ну, счастливо тебе съездить. Обязательно только посети Царское Село и Петергоф. Обещаешь?
– Да. – Я соглашалась со всем, но когда поезд тронулся, я, сидя на своем месте около окна, почувствовала необъяснимую тревогу и нежелание оставаться в вагоне.
Мужики, ехавшие в нашем купе, уже успели сменить стоптанные кроссовки на пластиковые синие тапки в пупырышках, а джинсы – на поношенные треники. Они размеренно, деловито и без стеснения употребляли колбасу, тихо переговаривались о чем-то своем и в итоге достали из сумки бутылку «Смирновки». Пожилая дама молчала где-то с полчаса, но потом принялась намекать, что неплохо бы мужчинам было уже залезть на свои законные верхние полки, занимаемые ими согласно купленным билетам, ибо тут они своим поведением создают волну и мешают прилечь ей и, возможно, ее молодой соседке (то есть мне) тоже. Про водку не было сказано ни слова, но если бы ее взгляд имел физическую силу, бутылка бы разбилась.
– Нет-нет, я в порядке, – помотала головой я, чем вызвала еще большее напряжение среди соседей. Удушливый запах колбасы, водки, а еще более невыносимых даминых духов, которыми она, верно, облилась с ног до головы, вызвал у меня головную боль. Я почувствовала себя невыносимо уставшей и еще раз про себя покрыла нецензурной бранью Владимира, лишившего меня родного дивана, пледа и бокала красного вина перед телевизором. Завтра, в пятницу, вместо битвы экстрасенсов я буду болтаться по музеям, бесполезно пытаясь изобразить наслаждение великим наследием, оставленным нам предками. А сейчас вот колбаса и дама в духах.
– Хотите выпить? – из чистой вежливости предложил мне сосед, видя, как я тру виски.
– Нет, спасибо, – отказалась я после некоторого усилия над собой. Сама идея как-то смягчить пребывание в этом поезде мне была близка, но о том, чтобы пить с этими товарищами в тапках, не могло быть и речи.
– Уверены? Я, кстати, Толик, – представился один.
– Очень приятно, – автоматически кивнула я, забыв назваться в ответ. Я встала, схватила сумку и пошла к выходу.
– Извините, – опустил глаза Толик, отодвигая колени, чтобы я могла пройти.
– Ничего. Все хорошо, – отмахнулась я.
Долго я стояла в тамбуре и смотрела, как мимо меня пролетали столбы с проводами, как деревья сменялись серыми малоэтажными домиками, а потом снова деревьями. Начинало темнеть. И вдруг я прямо физически почувствовала, как мое тело, вся моя сущность отрывается от всего того, привычного, не то чтобы любимого, но составляющего рутину моей жизни. Как меня физически утаскивает в сторону, разрывая некрепкие связи, создавая пропасть между мной, стоящей в холодном, пустом тамбуре и слушающей стук колес, и Владимиром. Где-то после Твери я вдруг почувствовала, как свободна и одинока я на самом деле. Я стою здесь, немного нервная женщина за тридцать, незамужняя, имеющая сына, не имеющая определенного дела в жизни. И меня ничего не держит. Если бы не притяжение, прикрепляющее мои ступни к грязному заплеванному железному полу, я бы оторвалась и полетела над лесом, над темнеющей рекой, над деревнями с покосившимися домами с коровами, мычащими в хлевах. Я закурила сигарету. Ощущение невесомости не проходило, зато ощущение страха и паники, сопровождавшее меня всю неделю, куда-то ушло. В конце концов я даже почувствовала некое подобие удовольствия.
– Я совершенно одна, – громко произнесла я и выдохнула дым.
Возвращаться в купе не хотелось. Конечно, у меня там оставался чемодан, но в нем не было ничего ценного. Сумка с документами и деньгами была при мне, а желание и дальше быть наедине с собой и со стуком колес только нарастало. Я не знала, в какой стороне вагон-ресторан, но решила ни у кого ничего не спрашивать. Не хотелось открывать рот и произносить какие-то звуки, так что я решила просто пойти в тот вагон, с которым граничил мой тамбур, а потом в следующий. Кажется, я шла по направлению к началу поезда, что, как выяснилось, было правильно. Я прошла несколько вагонов, в какой-то момент стало гораздо тише. До этого в каждом купе какие-то люди уже вовсю вели разговоры, что-то рассказывали о своей жизни. Можно было услышать обрывки этих разговоров.