Я вздохнула и выключила компьютер. Все отчеты я сделать все равно не успею.
Интересно, почему так случается, что временами меня охватывает необъяснимая лень? Даже не лень, а какая-то вялая апатия, в процессе которой мне кажется сложным даже переключить каналы «ящика». Странно, не правда ли, что энергия не носит некий усредненный характер? Если бы все определялось только формулой «выспался, правильно питался, делал физкультуру – получай запас энергии». Хотя кому я заливаю? Какая физкультура, если никаких других упражнений, кроме подпрыгиваний на водительском сиденье в такт музыке, я не практикую. Ну а про правильное питание я вообще молчу. Из еды я люблю только кофе и сигареты – самый эффективный способ похудеть, если вам надо худеть. Мне – не надо. Стало быть, нет ничего удивительного в том, что я испытываю периодически упадок сил. Но ведь иногда же я получаю и прилив. Это как объяснить? Может, они что-то иногда добавляют в кофе вместе с ароматизаторами? Или в сигареты что-то подсыпают?
В этот раз, во вторник утром, мой кофе, как и мои сигареты, оказался совершенно пустым. Я выпила две чашки, но мой мозг так и не проснулся. Мне хотелось свернуться калачиком под одеялом и отключиться на весь день. Включить какой-нибудь бессмысленный тупой сериал, слизанный нашими по американской лицензии двадцатилетней давности, и забыться. Но новое руководство – этот дамоклов меч уже был занесен над моей головой, и я встала на час раньше, чтобы привести себя в порядок.
– Чего сидишь? – полюбопытствовала бодрая Ника. Не понимаю, как ей это удается – всегда быть бодрой по утрам. Эх, молодость, молодость.
– Не видишь, кофе пью, – огрызнулась я.
– Ты бы лучше чего-нибудь съела! – посоветовала она, забирая у меня из рук дымящийся окурок и гася его.
– Не хочется что-то! – Я отвернулась к окошку.
Но Ника была непреклонна:
– Иди и выбери, что ты съешь на завтрак. Руководство должно хотя бы в первый день увидеть у тебя на щеках румянец!
– Я его нарисую, – буркнула я и поплелась к холодильнику.
Чего же я хочу? Может, кусок сыру? Или бутерброд с колбасой? Больше всего я хочу, чтобы поскорее наступила пятница, если честно.
– Съешь хотя бы глазированный сырок! – крикнула из комнаты Ника.
Я захлопнула холодильник. Откуда она всегда знает, о чем я думаю? В конце концов, ей всего пятнадцать – это я должна учить ее жизни. Я могла бы составить отличную проповедь. Такую, как моя мамочка выдавала мне в юности! Да что там, всю мою жизнь!
Воспоминания о мамочке испортили настроение окончательно. Сегодня же вторник, а по вторникам и четвергам я после работы всегда заезжала к ней, чтобы получить порцию ее раздражения и упреков, а заодно убраться в квартире, привезти лекарства и продукты. Мама вот уже пару лет совсем перестала выходить из дома. Гуляет на балконе и копит колкости, которыми осыпает меня при встрече.
– Как ты себя чувствуешь, мамочка?
– Как может чувствовать себя человек, которого все забыли? Если даже родной дочери на меня наплевать. И не делай вид, что тебе это интересно! Я знаю, ты ходишь ко мне из-за наследства. Так бы ты и пальцем не пошевелила!
Это еще одна из невинных наших с ней бесед. Разминка, так сказать. При ее изобретательности никогда нельзя было сказать точно, как именно она заденет меня, чтобы сделать больней. Одно определенно: заденет обязательно. А поскольку кто, как не мать, лучше всех знает своих детей, она всегда точно знала, как ударить без промаха. Я одним глотком допила остатки кофе и крикнула:
– Ника, тебе придется самой пойти в школу. Я заеду к бабушке с утра, вечером же спектакль!
– До автобуса довезешь?
– Ладно! – кивнула я и обреченно набрала номер. – Алло, мам? Это я.
– Надь, ты, что ль? С ума сошла, я всю ночь не спала, только под утро заснула, и вот! Теперь буду разбитая весь день, – молниеносно среагировала моя драгоценная мамуля.
– Прости. Я вечером не смогу к тебе заехать, – начала объясняться я.
– Конечно, я все понимаю. У тебя дела. Опять какие-нибудь мужики! А что мать больная тут без еды сидит – тебе все равно? И это называется – дочь.
– Мама!
– Что? У меня, между прочим, давление.
– Мама, ты меня не дослушала, – продолжила я, стараясь ее перекричать. – Я заеду к тебе перед работой. Завезу лекарства, я их еще в субботу купила. Только мне надо будет сразу уйти. Ладно?
– Можно подумать, я тебя когда-нибудь держала! – фыркнула мать.
– Ну, конечно, нет, – кивнула я и вышла из квартиры, держа трубку ухом.
– Ты вечно норовишь сразу убежать, никогда с тобой даже чаю нельзя попить.
– Мам, не слопай меня всю сразу. Оставь хоть кусочек! – взмолилась я и запрыгнула к Нике в лифт. Там, слава всевышнему, телефон не ловит, так что наш бессмысленный диалог оборвался. По уважительной причине, между прочим. Потому что прервать разговор с мамой можно только двумя способами – попасть вне зоны доступа сети или в ярости расколошматить телефон о ближайшую стену. Третьего не дано.
– Бабушка в ударе? – подняла бровь дочка.
– Не то слово, – задумчиво кивнула я.
Время стремительно сокращалось. Высадив Нику на остановке, я ускорилась, насколько только это было возможно в наших суровых московских реалиях. Хорошо еще, что я и жила, и работала в одном и том же округе – наш офис располагался на МКАДе, мамин дом недалеко от него на Северной Бутовской стороне. Моя квартира располагалась в самой дальней части Южного Бутова. Как мы – коренные жители с Таганской – оказались в этих… м-м-м… дальних краях, если быть вежливой, – отдельная история. Впрочем, сейчас наше Бутово совсем не то, что было во времена нашего размена. Тогда это были одиноко торчащие в чистом поле новостройки без всяких признаков инфраструктуры.
Именно из-за этого переезда мне пришлось сесть за руль. Сначала это был руль «Жигулей»-«пятерки», машины, из-за которой я почти дошла до самоубийства. Поэтому мой папочка, который тогда еще был жив, как-то умудрился что-то продать, что-то занять, но обменял эту машину-убийцу на старенький «Фольксваген Гольф». До меня этот автомобиль сменил нескольких хозяев, не все из которых были, по-видимому, нормальными людьми. Кто-то, например, за свой счет поставил на моем «Гольфе» ксеноновые фары китайского производства, так они в дождливую погоду переставали гореть совсем. А в других случаях – как пойдет. Обычно горела одна из двух фар, хотя случалось, что и обе. По большим праздникам.
– И как мне это починить? – По молодости я еще пыталась все исправить.
– Ксенон? – ухмыльнулся мастер. – Хто ж яго чинить? Яго миняють!
– Совсем?
– Угу. На новый. Восемьсот баксов як з куста, – ласково сообщил он. В общем, с тех пор я стараюсь дождливыми вечерами не ездить там, где нужно мощное собственное освещение. Спасибо властям, в Москве таких мест почти не осталось.