Я вошла в квартиру, устало сняла с ног туфли и плюхнулась на пуфик в прихожей.
– О, мам. Привет. Как дела? Как дядя Стас? – защебетала Ника.
– Какой он тебе, к черту, дядя! – не выдержала я.
– Что-то случилось? – нахмурилась Ника.
– Не твое дело! – сорвалась я. Плохо. Очень плохо! Непедагогично!
– Мам, расскажи. Может, я помогу.
– Себе помоги, а я сама справлюсь, – практически рыдала я. – И вообще! Вот скажи мне, ты сделала эту свою чертову математику?
– Мать, ты что? Откуда такое рвение?
– Сделала? Нет? Вот кто будет отвечать за это? А?
– Да. Дела. – Ника села рядом и положила руку мне на плечо.
Я затряслась в мелких рыданиях.
– Мать, не волнуйся. Как всегда, за все ответят большевики! Пойдем пить чай?
Знаете, я готова плюнуть в рожу тому, кто говорит, что от детей одни сплошные проблемы. Да, проблемы случаются. Но сколько бы у меня было проблем, если бы в тот вечер моего ребенка не оказалось бы дома! И я не сидела бы весь вечер на кухне, слушая ее рассказы об одноклассниках и театральной студии.
Я сидела у стола, привалившись к батарее, и слушала, слушала…
– Что-то я устала. Пойду-ка спать, – наконец сказала я.
– Это правильно, – кивнула Ника и довела меня до дивана. – Сон – лучшее лекарство. От всего. Выспишься и снова станешь похожа на человека.
– А если я не хочу? – уточнила я, забираясь под одеяло.
– Чего?
– Быть похожей на человека. Я хочу быть похожей, например, на облачко. Я хочу плыть куда-нибудь по небу и смотреть на землю сверху вниз. И пусть там, внизу, кто-нибудь посмотрит на меня и скажет, что я – облако, похожее на плюшевого мишку, – размечталась я. – Какой-нибудь ребенок. Маленький ребенок с розовым бантиком. Да.
Наутро я проснулась с серым цветом лица и невыносимой головной болью. Кто-то умеет красиво плакать и не иметь последствий этого по утрам. Я опухаю и становлюсь уродкой. Ну и, конечно, мигрень. Боль перепрыгивает с одной половины головы на другую, а при резких движениях спускается в затылок, где застревает на несколько часов. Я пью анальгин, запивая его раствором жаропонижающего. Я делаю это каждые три часа, но от этого мне становится только хуже. И вдобавок я не могу смотреть на яркий свет. Говорят, мигрень – болезнь аристократов. В таком случае я бы предпочла быть плебеем.
Может, мигрень началась из-за того, что я полночи плакала в подушку? Стоило мне лишь подумать о том, что я больше никогда в жизни не увижу Шувалова, как слезы лились сами собой. Непроизвольно. То есть я увижу его, конечно, на совещаниях. Пока меня не уволили, я буду сталкиваться с ним в коридорах и лифтах, но это будет уже не он. Потому что настоящий Станислав – это тот разгоряченный смеющийся мужчина, с которым я целовалась на последнем ряду кинотеатра. Когда он настоящий, его глаза горят, он смеется так заразительно, что хочется тоже хохотать без остановки. А его руки – они прижимают меня так, что я понимаю: я самое главное сокровище в мире.
А тот тип, что смотрит на меня ледяным равнодушным взглядом, – это не Шувалов. Шувалова я больше не увижу никогда. И слезы текли, выжигая очередной рубец на моей душе. Нет, теперь как раз на сердце. Да, сколько лет я пыталась спрятаться от него. Сколько раз я проходила мимо таких мужчин – я знала, я чувствовала, что это очень больно. Почти невыносимо. Гораздо хуже, чем сто тысяч расставаний и разводов с теми, к кому привыкаешь. Привычка – еще не любовь. А любовь – это как раз то, что случилось со мной случайно, по недосмотру. Она прокралась в мое сердце тогда, когда я пряталась в шкафу. И что мне делать теперь?
– Что-то ты сегодня бледная, – отметила наша секретарша, с интересом осмотрев меня с головы до ног.
– Плохо спала, – вяло пояснила я, мечтая проскользнуть мимо всех невидимкой и на весь день закрыться в кабинете. Мечты, мечты!
– Что так?
– А, сон плохой приснился.
– Да? Расскажи. Я умею разгадывать сны, – радостно потерла она ручки.
Меньше всего я хотела, чтобы мой сегодняшний сон расшифровали. Дело в том, что такой сон не мог означать ничего хорошего. Мне приснилось, что я стою во дворе своего дачного участка, а рядом со мной стоят Розочка и Ника. И еще какие-то люди. Но они стоят спиной, и я не вижу их лиц. Розочка смотрит на меня и так спокойно-спокойно спрашивает, готова ли я. Я киваю, она говорит: тогда будем начинать. Тут ко мне подходит палач. Натуральный такой палач, с тряпкой на голове, в длинноносых сапогах и с топором. Меня почему-то это даже не удивляет. Народ оборачивается, чтобы посмотреть, а я кладу голову на ступени дома и – бац! Мне ее отрубают. Причем я как-то не умираю в результате этого. Я встаю, кто-то дает мне руку, и я иду вниз по ступеням. И меня душат слезы, потому что только сейчас до меня доходит, как я буду жить без головы. Я никого не увижу, не смогу ничего сказать. Меня надо будет водить за ручку. И вообще. Я не могу допустить, чтобы со мной сделали такое. Как можно жить без головы?
– Ничего интересного. Какая-то муть, – заверила я секретаршу.
– Да? Ну смотри, как хочешь. А то я бы тебе все рассказала, – с сожалением пожала она плечами.
Я быстро прошла в свой кабинет. Про этот сон мне все было понятно и самой. Когда я проснулась в холодном поту, в ужасе хватаясь за голову, я поняла, что это все – про Шувалова. Да, любовь – это то самое, от чего я могу остаться без головы. Потерять себя. Так что – кто куда, а я к работе. Пока она у меня еще есть. А если случится на моей улице какая-нибудь любовь – перейду на другую сторону. От греха подальше.
Я села за стол, разложила перед собой бумаги с твердым намерением немедленно ими заняться, но головная боль мешала думать, не давала сосредоточиться. Я выпила еще одну таблетку, постояла у окна, рассматривая свою трубу. Дым из нее сегодня был каким-то грязным. Наверное, жгут что-то экологически грязное. Впрочем, я вообще не знала, что это за труба. Я закрыла жалюзи, снова села в кресло, положила голову на стол и закрыла глаза. Никто ко мне не заходил, никто не звонил. Еще бы! Надо мной сгустились тучи начальственного гнева, и всякий, кто приблизится ко мне хотя бы на три метра, мог заразиться.
– Ну и черт с вами со всеми! – плюнула я и принялась разгадывать кроссворд. При помощи Интернета делать это было легко и приятно. Я так увлеклась процессом разгадывания сорта овощей, к которому относится самый популярный продукт питания Новой Гвинеи, что не сразу заметила, что мой мобильник хрюкает. Да-да, именно хрюкает.
– Оля? – удивилась я и взяла телефон. Дело в том, что весьма изобретательная во всем, кроме работы, Аленка в свое время скачала это самое хрюканье из Интернета на наши телефоны и записала его как звонок для Хрюниной. Ее это страшно бесило, поэтому она никогда не звонила мне с мобильного. Может, забыла?
– Алло! – закричала она, когда я взяла трубку. – Алло, Надь, это ты?