– Отлично. Отнесите документы в отдел кадров и садитесь на машины, – радостно кивнул главный врач подстанции на Беговой. У него совсем не было людей, он не успевал приехать на вызовы к умирающим. Ему было все равно, откуда мы. Тем более что гастарбайтер работает не на страх, а на совесть, помноженную на страх. Мы держимся за наши места всеми четырьмя лапами.
С того момента и началась моя московская эра. Двенадцать лет, восемь из которых я думала, что у нас с Димой Большая Любовь. Дима был сильным и рациональным. Больше всего на свете он хотел стабильности. Большой жизненной стабильности, при которой исключается вариант стояния с чемоданами на улице под дождем. Он с неописуемым рвением стал строить светлое будущее. А я мечтала по вечерам утыкаться носом в его плечо и засыпать, чувствуя его ладонь на своей груди. И, действительно, те, кто пишут о Большой Любви, не врут – это было прекрасно. Хотя и тяжело, именно с точки зрения простого материального выживания. Впрочем, трудности нас не пугали.
С помощью все того же Диминого знакомого мы сняли комнату в самой что ни на есть классической коммунальной квартире. Преодолев хренову тучу километров, разделявших ставропольский край с Москвой, мы были бы рады поселиться хоть в собачьей будке, а коммуналка наша располагалась в центре столицы, практически в пяти минутах ходьбы от метро Курской. Однако жить там практически было невозможно, ибо дом был принят госкомиссией еще в позапрошлом веке, при царе-батюшке. И этим объяснялась сказочно низкая стоимость аренды, а также равнодушие хозяев к количеству и месту прописки арендаторов. В кухне, на самом видном месте зияла дыра, сквозь которую можно было видеть разруху подвального этажа. Через нее же, кстати, к нам в гости наведывались килограммовые подвальные тараканы. Сама же квартира состояла из восьми разномастных комнат, объединенных общим туалетом и коридором, в котором курили разного вида молодые мужчины, предположительно с окрестных строек. В Москве много строят. Я это очень одобряю, это значит, что город живет, растет, притягивает своими огнями новых людей. Город мечты, в котором многим находится место, пусть даже в дореволюционном доме.
Мы приспособились и жили в коммуналке с множеством дверей, за которыми отсыпались рабочие и Бог весть еще кто. Приезжие – народ подневольный, вечно стоящий под ударом, нуждающийся и в этом месте, и в этой работе, и в этих тараканах. Москва презрительно поглядывает через плечо на человека с немосковским говорком. И отчего-то считает, что именно он – приезжий с Украины, Армении, Молдавии и т. п., создает криминогенную опасность в столице. Смею заявить, что за три года проживания в квартире, буквально набитой рабочим людом, я не застала ни одной пьяной драки, ни единого случая кражи чужого. Очередь в наш единственный туалет – это да, бывало. Но не больше. Мы все больше всего на свете хотели спокойно жить и работать, надеясь, что со временем нам улыбнется судьба и мы найдем для себя более комфортное жилище. Иными словами, мы ПРОБИВАЛИСЬ.
За неимением во времена постройки самого понятия «ванная комната», в свое время советским коммунальщикам пришлось откусить от кухни кусочек пожирнее, отгородить его фанерой и разместить там чугунную ванну. Так что, принимая душ, я вполне могла поддержать светский разговор с теми, кто в это время, скажем, отваривал на кухне макароны. Хозяев в этой чудо-хате не было ни одного, ибо не пристало коренным москвичам жить в подобных условиях. Зато в силу экономической привлекательности квартира была набита нами – гастарбайтерами разных мастей, для которых возможность ЗАЦЕПИТЬСЯ означала практически все. За восемь лет, что я прожила в том доме, я так и не узнала точно, сколько одновременно человек какого пола проживает за остальными семью закрытыми дверьми. Может быть, потому, что они все время менялись.
Это было то еще время. Чтобы «потянуть» расходы по оплате комнаты, жизнь, одежду и т. п., мы подрабатывали, где только можно, ибо работа на Скорой давала стабильный, легальный статус, но часто оставляла без зарплаты. Дима страстно мечтал заиметь когда-нибудь собственный угол, поэтому откладывал любую случайно обломившуюся копейку.
– Нам надо думать о будущем. Мы не можем себе позволить жить сегодняшним днем, – любил повторять он.
– Естественно, – кивала я, отдавая Диме всю зарплату. Я все понимала, тем более что после Грозного и Тамбукана московская жизнь была так тиха, безопасна и комфортна, что я была очень счастлива уже тем, что есть. Я старательно экономила на питании, донашивала одежду, купленную в Секонд-Хенде и не капризничала относительно косметики. Словом, я была очень любящей, очень послушной и лояльной гражданской женой. Ах да, я забыла сказать. Мы так и не поженились, как-то руки не дошли. Мы так много работали! Но все, кто нас знал, были уверены, что мы – пара, самые настоящие муж и жена, между которыми искрит Большая Любовь. Мы не ругались, не спорили, все основные решения принимал Дима. Он всегда был отличной защитой и опорой, в этом я убедилась еще в Грозном.
– Мне с ним страшно повезло! – уверяла я всех вокруг.
– Еще бы, – соглашались они. – Сейчас хорошего мужика днем с огнем не найдешь.
– Я люблю тебя, – шептала я ему на ушко.
– Я тебя тоже, – сонно отвечал он и притягивал меня к себе. Согласитесь, что такие нежные отношения после восьми лет тяжелой совместной жизни – это большая редкость. Разве не это называют – Большая Любовь?
Единственное, что омрачало наши отношения, была невозможность завести ребенка. И не то чтобы я его страстно хотела. Или он. Просто иногда этот вопрос вставал между нами, вставал сам собой, в силу природных причин. Вставал он между нами дважды и еще бессчетное количество раз, когда я думала или боялась, что он может встать. С месячными у меня всегда были перебои.
– Куда, ну подумай сама, куда мы денемся с ребенком? Здесь же его даже и помыть не получится! – горячо объяснял мне ситуацию Дима, когда я случайно беременела.
– Ну, может, снимем что-то поприличнее? – робко предлагала я. Все-таки, невзирая на здравый смысл, мне ужасно хотелось родить ему ребенка. Я представляла себе, каким чудесным отцом будет Дима. Таким же прекрасным, ласковым, сильным, как когда-то был мой отец.
– У нас же нет такой возможности. Слушай, нам осталось подкопить еще чуть-чуть, и мы сможем купить комнату в Подмосковье.
– И тогда родим? – с надеждой спрашивала я.
– Ну, естественно. Я тоже, очень хочу ребенка, – ласково обнимал меня он. И дважды я ехала с ним на аборт. Трудно описать, как тяжело мне было на это решиться. Потеряв маму, не имея никаких братьев и сестер, я страстно мечтала о ребенке – существе, которое бы было для меня самым родным. Но Дима был реальным, о нем не надо было мечтать, и с его мнением надо было считаться.
В общем, мы копили деньги, работали, работали, работали… пока, в один не слишком-то прекрасный день Дима не сказал мне, что нам надо расстаться.
– Что? – онемела я. Поймите правильно, мы с ним пережили вместе ужасные испытания, прожили восемь лет. Да я вообще не поняла сразу, что он имеет в виду. Мы же были неразделимы.