Михаил Вячеславович дождался, когда песня затихнет, рассыпавшись бурными аплодисментами, и только после этого подошел к креслу министра. Заметив Фадеева, Воронов поднялся ему навстречу.
— Как вам, — улыбнулся Фадеев, оценив его маневр, — наше музыкальное сопровождение?
— Выше всяких похвал, — министр улыбнулся в ответ, — таких рейсов у меня еще не было.
— Вы уж, — Михаил Вячеславович опустил глаза, уловив в словах министра второй смысл, — простите, что с первого раза вас доставить не удалось. Спасибо, что от полета не отказались.
— Не смог, — хитрый огонек блеснул в его глазах, — ваши сотрудники так старались, что не решился их подвести.
— Спасибо!
— Да, собственно, это я вас должен благодарить. Раньше думал, что в России только одна авиакомпания. Теперь вижу — и вы расправили крылья! Только вот… — министр глубокомысленно замолчал.
— Что-то не так? — Фадеев забеспокоился. — Вы только скажите, мы все исправим!
— Что же вы на иностранной технике-то летаете? Нехорошо-о-о.
— Да я, — глаза Фадеева заблестели, — я полжизни на «Ил-86» отлетал! Отличный самолет, огромный, красивый. Он мне до сих пор снится.
— Вот, — министр согласно кивнул.
— Но только модернизацию-то его остановили, — сокрушенно сообщил Михаил Вячеславович, — по расходу топлива вопрос не стали решать. А ведь эта машина в Советском Союзе, да и во всем мире, лучшей была!
— Что ж, — Воронов на секунду замолчал, — сейчас снова за дело взялись. Сначала малой вместимости самолеты введем, потом настанет очередь больших машин. Думаю, завершим работу над Superjet и вернем вам «Ил» в лучшем виде!
— Вашими бы устами, — Фадеев застыл, не веря в то, что счастье возможно.
— Работаем, — кивнул министр.
— А я, — решился Фадеев, — я-то еще успею на новом «Иле» полетать? Так хочется отечественный самолет, родной. А то мне уж до пенсии…
— Успеете, — Воронов протянул Михаилу Вячеславовичу руку, и, увидев выражение лица командира, задержал его жилистую ладонь в своей, — я вам обещаю. Вы мне позвоните, как из Таиланда вернетесь. Обменяемся соображениями.
Фадеев не шел по салону самолета, а парил. Обиду, усталость, чувство беспомощности — все как рукой сняло! Радовался, как ребенок: есть у российской авиации великое будущее, о котором мечтал он всю свою жизнь. Есть вера, с которой он пролетел многие мили! А ошибки, недоразумения — все это пройдет, были бы только энтузиасты своего дела. Нужны авиации настоящие герои, люди с широкой душой!
— Командир, — удивился Михалыч, когда Фадеев, словно свежий ветер, ворвался в кабину, — где это ты молодильных яблок наелся?! Надо ж, как светишься! Ты только, это, остановись! Зачем нам ребенок в кабине?! Нянькайся тут с тобой!
— Уймись ты, Михалыч, — улыбнулся Фадеев во весь рот, — попроси лучше, чтобы мне воды горячей с медом и лимоном принесли.
— А есть что, не будешь? — подозрительно поинтересовался он.
— Не буду, — Фадеев вздохнул, — буду питаться мечтами. О новой жизни!
Михалыч с Антоновым весело перемигнулись, а Фадеев, не обращая на них внимания, вытянулся в кресле и погрузился в самые сладкие грезы.
Кирилл почувствовал, что еще немного — и он охрипнет. Никогда еще так не выкладывался: до дрожи в коленях, до легкого и, черт возьми, приятного головокружения. Никогда его зрители не были такими чувствительными и благодарными: наверное, всему виной высота десять тысяч метров и пьянящий вкус неба. Николаев прислонился спиной к двери и хотел было вернуть Евгению микрофон, но публика настойчиво требовала продолжения банкета.
Особенной популярностью на рейсе 777 отчего-то пользовались песни Пахмутовой на стихи Добронравова. Кто бы мог подумать?! Видимо, надежды и добрых чувств многим людям в жизни не хватало, только не все спешили себе в этом признаться. Николаев и сам за последние сутки успел по-новому взглянуть на жизнь, понять, что и ему многого недоставало. Добра, надежды, искренности… Даши.
Пережив возврат самолета, отповедь Ривмана, войну с милицией и поимку преступников, Кирилл обнаружил в себе громадную недосказанность. Не прав он был, когда считал свой сценарий завершенным и гениальным: сколько чувств и мыслей мимо прошло! Нет, не поедет он к Джереми и не станет предлагать снять фильм немедленно. Лучше проведет время в аэропорту, рядом с пассажирами, с экипажем и с Дарьей: ему нужен новый сюжет из жизни авиации, возможность загореться мыслью и начать все с нуля. У Кирилла не было ни капли сомнений в том, что в Таиланде он найдет все, что так долго искал. Нетерпеливое возбуждение, которое сопровождает рождение новых идей, уже поселилось в нем и росло теперь с каждой минутой.
Прототипом Сергея Громова вполне может стать Андрей Антонов. Нужно только внимательнее за ним понаблюдать. Кирилл не сомневался в том, что должность командира воздушного судна была не единственной целью Андрея: у этого парня столько честолюбия и упорства, что сразу видно — он далеко пойдет. Не остановится, пока не завоюет славу лучшего пилота России. С Фадеева можно прекрасно писать любого начальника: в таком сочетании мудрости и веры в завтрашний день каждый зритель отыщет свой идеал. Должны же в фильме об авиации быть настоящие герои! Рыцари без страха и упрека. Дашенька превратится в бортпроводницу. Самую красивую, добрую. Будет летать в первом классе. А Антонов — в смысле Громов — в нее, скорее всего, влюбится. Или нет. Обойдется Антонов! Пусть делает карьеру. Дашу безнадежно полюбит гениальный — но пожилой — режиссер. Или, быть может, писатель. Да, так даже лучше. Эксцентричный, замкнувшийся в себе человек — ее пассажир. Он будет мучиться из-за разницы в их положении и возрасте, будет молчать о своих чувствах, чтобы не разрушать молодой девушке жизнь. А Дарья постепенно проникнется к нему глубокой симпатией…
— Песню! Песню! Песню!!!
Задумавшись, Кирилл пропустил момент, когда публика начала скандировать, дружно хлопая в ладоши и требуя продолжить концерт.
— Эта будет последняя! — поднес он к губам микрофон. — Выбирайте!
Снова потребовали «Надежду». Кирилл улыбнулся и в третий раз за вечер начал выводить берущую за душу мелодию. Нестройных хор пассажиров с наслаждением устремился вслед за его волнующим голосом.
Под бурные аплодисменты Кирилл вернул Евгению микрофон. Встал и, увидев на лицах публики восторг, решил пройтись по салону — не удержался от приступа актерского тщеславия. Он кивал людям, раскланивался, прижимая руку к груди, обменивался рукопожатиями с пассажирами. Зашел в первый класс. И даже Ривман, не склонный к проявлению видимых эмоций, с удовольствием пожал Николаеву руку.
— Спасибо за концерт, — улыбнулся он, — высший класс!
— А вы полагали, — поддел Кирилл, — я могу только хорошие идеи дурным сценарием портить?