Вот обо всем этом я гостям и рассказал. Без упоминания ковбоев, правда. Ну не было тут такого бренда, так что приведи я ковбоев в пример — только запутались бы.
В общем, встреча прошла отлично. После ее окончания весь кинематографический бомонд во главе с Ханжонковым долго поочередно тряс мою руку, возглашая при этом, что они не ожидали от меня такого тонкого понимания проблем русского синематографа, а также заверяли, что теперь все, кто имеет отношение к синематографу, испытывают ко мне самое искреннее уважение.
Проводив гостей, я поднялся к себе в кабинет и задумался. Что ж, еще один этап подготовки к будущей мировой бойне завершен. Нет, кино, естественно, значимо и само по себе, а если этим ребятам удастся еще и в достаточной мере воплотить в жизнь мои пожелания, сегодняшний разговор сработает очень мощно. Но это пока вилами по воде писано.
Творческие люди — они такие, какое у них там замыкание в голове случится, никогда точно понять невозможно. Но даже если у них нужные фильмы и не получатся — все равно беседа прошла с пользой.
Я всегда был сторонником синтетических действий, за один подход решающих сразу несколько проблем, да еще и в разных областях. Рассеянные инвестиции — это просто сжигание денег в печке, сколь бы важными и нужными они ни казались. Так что итогом данного разговора как минимум будет то, что число фильмов резко возрастет. И число мест, в которых они будут демонстрироваться, — тоже. А значит, как бы там ни сложилось с идеологией, я в ближайшее время могу сильно расширить и химическое, и оптико-механическое производства. Поскольку рынок для их продукции должен сильно вырасти. Это означало, что с началом войны у меня уже будут необходимые мощности, которые позволят быстро нарастить производство и порохов, и оптических приборов — от банальных биноклей до дальномеров и приборов артиллерийской разведки, и точной механики — от взрывателей до гироскопов и приборов управления артиллерийской и торпедной стрельбой. Ведь подготовка к войне — это не только усиление армии и накопление запасов вооружения. В условиях современной войны это в первую очередь создание резервных промышленных мощностей.
Кто-то (по-моему, Черчилль) сказал о военном производстве в большой войне так: первый год — ничего, второй — кое-что, третий — то, что надо, четвертый — все что угодно. Я же считал, что мы должны будем закончить войну максимум за три года. Больше люди просто не выдержат. А для этого жизненно необходимо, чтобы у нас уже на первый год было «кое-что».
Следующие несколько недель прошли более или менее спокойно. Ко мне дважды захаживал Ханжонков, выцыганивший у меня на переезд своего ателье в Одессу почти двадцать тысяч рублей. В общем и целом этот проект облегчил мою мошну уже на сто тысяч. Причем это было только начало, поскольку я согласился выделить ему деньги только в том случае, если он затянет туда же, в Одессу, либо поможет организовать на месте еще четыре ателье по производству фильмов, которым я также обязался выплатить подобную сумму. Мне там не нужно было одно ателье, мне нужно было несколько…
Если уж быть до конца откровенным, Александр Алексеевич меня обул. На эту сумму ателье можно было организовать с ноля, не то что перевезти. Ну да и ладно. Мужик он увлеченный и деньги совершенно точно не прогуляет, а пустит на развитие. Даст Бог, и с идеологией что-то получится. Я в этой области был не слишком Копенгаген, но имел глубокое убеждение, что нечто подобное присутствует в нашей жизни всегда, обращаем мы на это внимание или нет. То есть если брать известный пример со стаканом, в области идеологии стакан полон всегда. Просто та часть его, которая не занята жидкостью, заполнена чем-то другим, например воздухом. И это еще полбеды, поскольку воздух безвреден. Чаще случается, что вторую половину кто-нибудь наполняет намеренно, и там оказывается не воздух, а… ядовитый газ или боевое ОВ. [19] И чем меньше мы сами наполняем стакан жидкостью, тем больше там чего-то другого. И еще — то, чем мы его наполняем, должно быть приготовлено очень аккуратно и вкусно. Иначе люди, попробовав, могут сплюнуть или вообще вылить это из стакана и запустить туда то самое боевое ОВ. Что и произошло с советской идеологией. Потому-то я решил не лезть в дебри, а оставить себе позицию простого зрителя с двумя оценками: «интересно — неинтересно». Прочим пусть занимаются те, кто считает себя компетентным в данных вопросах…
А потом секретарь доложил, что ко мне рвется управляющий палатой мер и весов, бывший профессор физики Санкт-Петербургской военно-медицинской академии и один из самых известных русских физиков Николай Егоров.
Мы с ним были довольно близко знакомы по совместной деятельности в программе еще одной благотворительной организации, которую лично я не создавал, но в работе ее активно участвовал, — Общества попечения российской науке. Мои заводы в рамках этой программы занимались поставкой в российские институты и университеты научного оборудования — от микроскопов и лабораторной посуды до ареометров, реостатов и вакуумных насосов.
— Ваше высочество! — взволнованно начал Николай Григорьевич, едва войдя в кабинет. — Я обращаюсь к вам от имени всей научной общественности! Две недели назад произошло событие чрезвычайной важности, и я прошу вас оказать помощь российской науке в немедленной организации экспедиции для изучения этого события!
В первое мгновение я слегка обалдел от такого напора, но затем благожелательно улыбнулся и указал на стул. Мне стало любопытно, что же за событие вывело господина Егорова из равновесия. Деление урана, что ль, открыли? А что, и число ученых у нас тут заметно больше, и финансирование научной работы ведется куда более щедро, чем в этом же году, но в той реальности, о которой здесь знал только я. Так что все могло быть…
— Вот! — Профессор четким движением фехтовальщика метнул мне на стол истрепанную газету.
— Что это?
— Ну как же! Семнадцатого июля в Сибири, в районе разъезда Филимоново, отмечено крайне необычное природное явление…
С минуту я слушал его с большим недоумением, а затем меня будто мешком ударило. Тунгусский метеорит! Вот черт, год, в котором он сверзился, я не знал, но то, что случилось это еще до Первой мировой войны, помнил. Так вот, похоже, это он и был. Возникает вопрос — что делать? С одной стороны, наш мир вполне себе прожил и без того, чтобы разгадать его загадку. Первая экспедиция туда вообще была отправлена, по-моему, в советское время, чуть ли не в первую пятилетку, то есть либо в конце двадцатых, либо в начале тридцатых годов. А с другой…
— Вот что, Николай Григорьевич, я вас понял. Вы правы. Не сделать попытки разгадать произошедшее мы не можем. Поэтому готовьте экспедицию.
— Я?.. — растерялся профессор.
— Ну да, а кто? Ко мне же пришли и так страстно убеждали меня вы, а не кто-то другой — вам, так сказать, и карты в руки. Тем более что на мелочи размениваться мы не станем. Экспедиция сразу будет многопрофильной. Я хочу, чтобы в нее входили физики, химики, геологи, почвоведы, географы, астрономы, энтомологи, дендрологи и так далее. Список можете продолжить. Там надо изучить всё. Полностью. Каждую веточку, букашку и камешек. Каждый след, оставленный на них этим событием.