— Конечно, хватит! – ободренная Светиным призывом, резко произнесла Ася. – Ничего, пойдешь, как миленький! Чего это я тебя тут уговариваю сижу? Еще и чушь всякую выслушиваю! И вообще, ты мне кто? Ты мне сын! И этим, мой дорогой, все уже сказано! Ты будешь делать так, как надо делать! Как тебе мать скажет. И давай больше не будем это обсуждать, ладно? Не зли меня, Паша…
— Нет, мама. Я тебя очень люблю, но туда больше не пойду. И тебе не советую. Жалко мне тебя…
— Нет, пойдешь!
— Нет, мама, не пойду. Прости меня…
Павлик помрачнел и как–то странно сжался, скукожился будто в углу дивана. Мотнув головой, как молодой бодливый бычок, в следующую же секунду подскочил на ноги и быстро ушел в свою комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Ася проводила его взглядом в спину, пожала плечами и растерянно повернула голову в сторону дочери.
— Светочка, я ничего, абсолютно ничего не понимаю. Что такое происходит, объясни мне? Ну как же так? Прямо пик максимализма у парня образовался, так резко, так вдруг… Ведь все, все, что он говорил, полная ерунда, правда, Светочка? Ведь ты так не считаешь, правда?
— Что, мам?
— Ну, про чертей, про витамины…
Света молчала. Сидела, низко опустив голову, внимательно разглядывала свои розовые хорошенькие ладошки. Потом, будто решившись на что, откинула с лица вытравленные перекисью жесткие волосы и, виновато взглянув в материнские глаза, тихо произнесла:
— Так я о том же пыталась тебе рассказать, мам… Помнишь, тогда, на кухне? Только ты меня не услышала. Накричала, и все…
— Да помню я, помню! А как, как не кричать, скажи? Эти ваши с Пашкой юношеские фантазии кого хочешь с ума сведут! Напридумывали себе бог знает чего, а мне теперь их что, расхлебывать? Как? Каким таким образом?
— Это не фантазии, мам…
— Ну все, Светочка, хватит.
— Мам, я вот что еще хочу…
Хватит! Все, я сказала! Давай лучше думать будем, как нам из положения этого выйти, с Пашкой–то. Представляешь, как тетя Жанна оскорбится? А Левушка? Ой, даже подумать страшно… Может, наврем чего–нибудь, а? Заболел, мол…Как думаешь?
— Мама! Послушай меня! – уже сквозь слезы проговорила Света, прижимая руки к груди. – Ну почему ты меня никогда не слышишь–то, господи? Я тоже никуда не пойду! Ни на какой тети Жаннин день рождения! Это мы с Пашкой так вместе решили! Мы и тебя хотели уговорить, да разве ты нас услышишь?
— Свет, ты что… Ну ладно, Пашка, а ты–то куда…
— А я, мам, тоже не витамин! — гордо и с вызовом произнесла Света. – И я, как Пашка, душу свою себе оставить хочу, и время свое тоже!
— А по заднице больно ты не хочешь? А? Ты чего это тут о себе возомнила? Я мать тебе или кто? Да я знаешь, что с тобой сейчас сделаю?
Асю уже трясло мелкой и злобной дрожью. В сердцах схватив дочь за волосы и с силой дернув их вниз, она подскочила с дивана, нависла над ней яростной фурией. Света вскрикнула громко и забилась в ее в руках, пытаясь вырваться. На шум тут же выскочил из своей комнаты Пашка и, обняв Асю за плечи, аккуратно и в то же время властно разжал ее кулак, сжимающий скрученные Светины волосы, потом мотнул резко сестре головой – иди, мол, отсюда быстрее. Усадил мать на диван, снова обнял и, покачивая ее, как ребенка, заговорил тихо и ласково:
— Все, мамочка… Успокойся, мамочка… Ты же у нас умница. Ну что делать, раз так получилось. Со временем и ты все поймешь, и нас поймешь… И в самом деле так нельзя жить, мамочка…Нельзя ждать, когда тебя доедят до конца. Нельзя, нельзя, нельзя…
* * *
7.
На день рождения к Жанне Ася все–таки пошла. А куда было деваться? Зашла в красивый ухоженный подъезд их богатого дома, начала медленно и обреченно подниматься пешком по лестничным ступенькам, словно на Голгофу какую. И в самом деле, почему у Жанночки других подруг нет? Пашка–то правильно подметил. И друзей тоже никаких нет… Они, Жанна с Левушкой Низовцевы, всегда только с ними, с Асей и Павликом Макаровыми дружили. Вообще, это даже и дружбой трудно было назвать. Скорее, это было похоже на взаимоотношения близких родственников, с которыми вот так, за здорово живешь, и не раздружишься, если даже очень и очень этого захочешь. По крайней мере, ни одного выходного дня друг без друга они не проводили. Левушка даже однажды пошутил, что Светке с Пашкой надо двойную фамилию дать – Низовцевы–Макаровы… Однако вот в чем был парадокс: к Павлику, Асиному мужу, да и к ней, к Асе, на день рождения в квартиру народу всегда столько набивалось – не продохнуть просто, а к Жанниному Левушке приходили только Ася с Пашей да с детьми. И к Жанночке тоже. Странно…
Правда, потом Асины подруги все подевались куда–то. Жанночка их терпеть не могла. Умела она у всех без исключения находить особенный какой–нибудь изъян, и высмеивала его зло и выпукло так, что изъян этот казался совсем уж чудовищным и для женской дружбы просто неприемлемым. Асе даже, бывало, приятно было, что Жанночка ее так ревнует…
Поднявшись, наконец, на третий этаж, Ася освободила от противной хрустящей обертки букет хризантем и встряхнула его слегка. Цветы дрогнули своими нежными кремовыми лепестками и будто ожили, задрожали тяжелыми пушистыми головками - красота, умереть можно. Ася любила хризантемы. Не те, что похожи на бледные маленькие ромашки, растущие на одной только веточке, а настоящие, толстые хризантемы, большие и роскошные кремово–желтые тяжелые шары. Они ей казались будто осязаемыми, будто имели сладкий какой вкус, похожий на взбитые сливки, и даже пахло от них, казалось, вкусно–съедобным - так и хотелось на язык попробовать. Она всегда дарила Жанночке хризантемы на день рождения…
Выставив перед собой букет, Ася вздохнула и нажала на кнопку звонка. Что ж, будь что будет. Дверь тут же и открылась, явив ей улыбающуюся во все свое полное цветущее лицо Жанночку.
— Господи, ну наконец–то! Как вы долго едете, ей богу! Там Левушка уже изнылся весь, так ему выпить хочется! – радостно воскликнула Жанночка и быстро выхватила у Аси из рук цветы. Тут же выглянув из–за ее плеча на лестничную площадку и продолжая радостно улыбаться, спросила:
— А где?.. Где это ты, Аська, наших любимых деток потеряла? Спрятались, что ли? Ну–ка, ну–ка, я посмотрю…
Высунув язык и игриво–озорно подмигнув Асе, она заглянула в лестничный пролет и постояла так еще немного, нелепо согнувшись полным станом. Потом развернула к Асе удивленно–разгневанное лицо…
Ася никогда не могла определить для себя, красива ее подруга или нет. Все черты лица ее были правильны и выпуклы, но каждая черточка при этом жила как бы сама по себе, не желая гармонично с другими сочетаться. Вот, казалось бы, например, пухлым и чувственным губам Жанночки должны соответствовать мягкие, добрые и глубокие глаза - да не тут то было. Глаза у Жанны были колкими и острыми, как бритвы, и не наблюдалось в них отродясь никакой глубины да мягкости. А тем более доброты. Все наблюдалось – едкая смешливость, любопытство, вожделение, удивленное презрение, а вот доброты – никогда. Даже цвет кожи не желал сочетаться со смоляным цветом вздымающихся над головой короткой прической–ежиком жестких тугих волос – он был не смуглым, как ожидалось бы у жгучей брюнетки, а нежно–розовым и слегка румяным, словно у грудного младенца. Впрочем, цвет кожи Жанночка легко могла изменить и в салоне красоты – внешний здорово–цветущий свой вид она охраняла–берегла очень тщательно и всегда им гордилась, как необыкновенным человеческим достоинством. И все же красавицей ее трудно было назвать. Ася и сама не знала, почему. Все–таки красота женская – это что–то другое. Она, как теплый ручеек, из маленькой, неизвестно где расположенной изюминки исток берет и несет потом содержимое этой изюминки по всему женскому организму, придавая ему неповторимое изящество, индивидуальность да свое собственное обаяние. А Жанну, похоже, этой необходимой изюминкой природа вообще обделила…