На сей раз Гордон повел меня в «Лютецию», где его принимали так, словно он был владельцем ресторана или по крайней мере арендовал в нем стол.
В музее мы столкнулись с Мэтью Хинтоном. Его сопровождала какая-то ярко-рыжая красотка, о голову которой можно было зажигать спички. Она судорожно цеплялась за его руку и сгорала от благодарности. Мы с Мэтом сдержанно поздоровались, и стало окончательно ясно, что он испытывает ко мне такое же прохладное чувство, как и я к нему. Боже, как ошиблась «Женская мода», всего лишь неделю назад назвавшая меня «его последней любовью»! Он был очень мил, но не более того.
В компании с Гордоном Хартом мне не угрожала опасность быть отмеченной светской хроникой, но я об этом ничуть не жалела.
Пятница стала для меня сущим адом. Актеры, хозяева эксцентричной столовой, стояли посреди толпы людей, готовых к съемкам. Но первый кадр сделали лишь четыре часа спустя. Супружеская чета умудрилась напиться, поссориться, устроить в комнате полнейший бедлам и довести фотографов до белого каления. Съемки закончились только в полночь, и я сомневалась, что хотя бы одна фотография окажется удачной. Но это было не все: в качестве вознаграждения за терпение всех пришлось угостить обедом. Я ввалилась домой в два часа ночи, полумертвая от усталости, и рухнула на кровать.
Через час пришлось встать. Меня рвало, бил озноб и сводили судороги. Я пришла в ужас, решив, что это выкидыш. Следовало позвонить Пег, доктору или даже Гордону. Кому-то в здравом уме и твердой памяти. Но сама я в здравом уме не была, ощущая лишь животное чувство страха перед внезапной болезнью. Повинуясь эмоциям, я инстинктивно набрала номер Криса.
— Алло…
— Крис?.. Кажется, у меня выкидыш. Мне очень страшно. Мы работали до часу ночи… Нет, ради бога, я понимаю. Нет, я не пьяна… Мне плохо. Что делать?
— Ради Христа, Джиллиан, перестань плакать. Почему ты звонишь мне? Я ничего не могу сделать. Звони доктору… Слушай, я не могу сейчас говорить. Позвоню в понедельник.
В понедельник? В понедельник? Какой еще, к черту, понедельник? Сукин сын… Я кое-как оделась и отправилась в больницу «Ленокс-Хилл», где провела всю ночь, лечась от усталости и истерии.
Наутро я отправилась домой, чувствуя себя набитой дурой. От изнеможения подгибались ноги. Как только я вошла, позвонил Гордон.
— Где это вы гуляете в такую рань? Я звонил в девять. Правда, что вчерашняя съемка оказалась форменным сумасшедшим домом?
— О да… — И тут я рассказала ему о ночи в больнице, благоразумно опустив эпизод со звонком Крису.
Гордон посочувствовал мне, пообещал позвонить в воскресенье и разрешил не выходить на работу в понедельник.
Я проспала весь день, а когда проснулась, от него принесли цветы: маленькую корзинку в виде гнездышка, полную мелких голубых и оранжевых цветов. Внутри лежала карточка: «Работа — опиум для народа. Не следует увлекаться. Отдыхайте как следует. Примите извинения от вашего художественного директора, Гордона Харта». Забавно. Умно. Изящно. И никаких пошлостей вроде подписи в виде буквы Г…
Гордон позвонил в воскресенье. Я чувствовала себя лучше, однако все еще ощущала слабость, и он согласился дать мне отдохнуть, но пригласил пообедать с ним в четверг.
Днем я лежала в постели, с удовольствием думая о том, как заботится обо мне Гордон, и даже слегка задаваясь. Впервые в жизни мужчину волновало мое здоровье. Вдруг раздался звонок в дверь. Кого еще черт несет? Я открыла. Это был Гордон.
— Извините, я передумал. Хилари сказала, что вы любите, когда вас навещают в воскресенье. Мы встретились во время ленча, и она просила передать вам привет. Можно войти?
— Конечно, — сухо сказала я, разрываясь от злости. Я выглядела чучело чучелом, он согласился не приходить, мне было скверно, а визиты без предупреждения во всех учебниках хорошего тона считаются преступлением…
— Я вижу, вы мне не рады, миссис Форрестер.
— Просто удивлена. Чаю выпьете?
— Да. Но я сам займусь чаем, а вы ляжете в постель.
— Ну что вы. Все в порядке. Я встану. Мне уже лучше. — Я совсем не собиралась разыгрывать из себя боль??ую и позволять ему сидеть у моей кровати.
— Мне тоже так показалось, но я в этом плохо разбираюсь. Пойду ставить чайник.
Он ушел на кухню, долго громыхал там посудой, однако вернулся довольный и принялся пошучивать и оглядываться по сторонам. Саманта отсутствовала, и в квартире было ужасно тихо.
Я впала в прострацию, отделывалась пустыми фразами и смотрела в чашку, пытаясь не показать виду, что чувствую себя неуютно. Вдруг Гордон встал, обошел кофейный столик, сел рядом и поцеловал меня. У него была колючая борода и неожиданно мягкие губы. От смущения я машинально ответила ему. После поцелуя он слегка отодвинулся, посмотрел мне в глаза и обнял.
Это были те самые объятия, о которых я мечтала, когда была восьмилетней девочкой. С тех пор прошло двадцать лет, а мечта по-прежнему оставалась мечтой. И осуществить ее суждено было именно Гордону Харту. Я сидела в кольце его рук и чувствовала, как на глаза набегают слезы.
Нужно было встать и зажечь свет, но я боялась пошевелиться. Это могло подстегнуть его к более решительным действиям, к чему я совсем не стремилась.
— Вы хотите, чтобы за вами поухаживали, да?
— Что? — Это было так неожиданно, что я не выдержала и рассмеялась.
Миссис Форрестер, мы могли бы провести еще несколько недель, обедая друг с другом дважды в неделю и наслаждаясь прелюдией. Потом я бы «поухаживал» за вами, мы бы достигли согласия, и недели через три вы легли бы со мной в постель. Вместо этого мы можем сделать это сейчас, и у нас будет три лишние недели счастья. Что вы об этом думаете?
— Я не могу. Мне очень жаль, но не могу. Я бы расстроилась и не сумела скрыть этого. Я себя знаю, — прошептала я, потупившись и уставившись на свои колени.
— Ладно… — Меня слегка огорчила готовность, с которой он согласился с моими доводами, но все же я испытала большое облегчение.
Мы тихонько переговаривались, сидя на диване в гостиной, прислушиваясь к шуму дождя и время от времени целуясь. С каждым новым поцелуем во мне разгоралось желание, и мы все крепче сжимали друг друга в объятиях, пока он не поцеловал мою грудь. Я всем телом рванулась к нему, мы взялись за руки и двинулись в спальню, торопливо лаская друг друга на ходу и чуть не опрокинув торшер. Он стал раздеваться, и я с изумлением заметила, что на нем нет белья.
— Черт побери, Гордон Харт, такой серьезный человек, целый день разгуливает по редакции без трусов! А если «молния» сломается? — рассмеялась я. Забавная была бы картина…
— Такого ни разу не бывало.