Большого, глобального какого горя Василиса в этот момент вовсе не испытывала, хотя и случилось такое с ней впервые в жизни. Да что там — она даже и предположить не могла, что такое вообще может с ней когда–либо случиться. Если б не резкая боль в затылке, если б не распухающая губа да не содранные вдрызг коленки, она бы, может, и посмеялась даже над такой ситуацией, и погордилась бы даже Сашиной такой в отношении ее эмоциональностью. Она потом, потом обязательно над всем этим посмеется. Они вместе посмеются. А пока надо как–то до дому доползти…
Она помогла Саше подняться на ноги, поискала глазами потерявшийся где–то поблизости тапок–шлепанец и, найдя, сунула в него моментально замерзшую от стылой тротуарной плитки ступню – на дворе–то не месяц май все же. Так, обнявшись и изо всех сил поддерживая друг друга, они перешли довольно благополучно через проезжую часть улицы и двинулись под знакомую арку, шатаясь и пугая прохожих своим окровавленно–странным видом : Василиса так и не удосужилась снять с себя клеенчатый огромный фартук до пят и толстые резиновые перчатки, Сашина же курточка была так основательно изодрана, что целого места на ней практически не осталось. Зайдя уже под арку, он вдруг остановился и дернулся, словно хотел стукнуть себя ладонью по лбу. Потом повернул к ней голову и улыбнулся разбитыми губами, и проговорил с огромным трудом, растягивая слова волнисто, как это получается только у сильно пьяных:
— А у Ольги Андреевны динамика…
— Ой, Саш, давай потом скажешь, ладно? Не понимаю я тебя. Давай сначала до дому дойдем, а?
Она снова потянула его к спасительному подъезду дома, который уже был виден из арочного выхода, но Саша вдруг уперся, помотал головой и повторил громко, стараясь изо всех сил отделять слова друг от друга:
— У Ольги! Андреевны! Динамика! Положительная!
На последнем слове он все таки запнулся и произносил его долго и старательно, и никак не мог с ним справится до конца, но Василиса его все–таки поняла…
— Что? Саша? Что ты сейчас сказал? У бабушки динамика?
Саша только молча, изо всей силы мотнул головой в ответ.
— А ты сам видел? Да? И Лерочка Сергеевна видела?
Он снова с силой мотнул головой и вдруг пошатнулся, и чуть не упал, но вовремя был схвачен сильными Василисиными руками, и даже прижат был к ее телу, и поцелован отчаянно в окровавленную щеку, и омыт горячими девчачьими счастливыми слезами…
— Ой, Сашенька, да не может бы–ы–ыть… — причитала на весь двор огорошенная новостью Василиса. – Да неужели это правда, Сашенька? Ты же шел мне об этом сказать, да? Ой, да неужели это и правда случилось…
Так же продолжая рыдать и причитать, она довела его до двери подъезда и долго потом еще тащила вверх по лестнице, пока, услышав шум, не поспешили к ней на помощь давешние старушки–соседки да молодая мамаша с грудным ребенком.. Так все вместе они и ввалились в квартиру, перепугав до смерти Петьку и Ольгу Андреевну, которая успела уже перебраться с дивана в свое самодельное кресло и вовсю хозяйничала на кухне, цепляясь руками за столы потихоньку по ней передвигаясь – спешный праздничный ужин хотела приготовить по случаю их совместной радости.
— Бабушка, покажи мне свою динамику… — рухнула перед ней Василиса на колени, бросив Сашу на попечение старушек–соседок, хлопотливо суетящихся над ним, как две большие толстые курицы. Ольга Андреевна, на вдохе зажав рот рукой, с ужасом рассматривала Василисино лицо и долго не могла еще выдохнуть воздух обратно, но тем не менее ступней своей шевелила довольно–таки выразительно, отчего Василиса упала головой ей в колени и снова разрыдалась, так же почти, как рыдал каких–нибудь полчаса назад Петька – отчаянно и сотрясаясь всем телом. Ей тоже можно было. Ей тоже давно, давно так сладко не плакалось…
Только к ночи в суматошной квартире Барзинских, наконец, все успокоились.
Ольга Андреевна заснула глубоким и крепким сном, и Петька, наболтавшись с Колокольчиковой по телефону, спал, посапывая, на своем диване, и полная луна, решившая на эту ночь вынырнуть из–под плотных облаков, светила довольно–таки приветливо сквозь тюлевые редкие занавески. Василиса в стареньких потертых джинсах и клетчатой ковбойке сидела с ногами на Сашином диване, примостившись к его плечу, взглядывала на него исподтишка сбоку. Они молчали. Долго уже молчали. И хорошо молчали. Ссадины и раны на их лицах после отмокания под горячим душем и обработки перекисью умелой рукой Ольги Андреевны оказались не такими уж и страшными – в темноте даже ничего и не видно было , только переносицу Василисе да разбитую Сашину губу пришлось заклеить пластырем. А так вполне даже хорошо они на этом диване смотрелись - лица как лица, обычные влюбленные гомо сапиенсы, и глаза у обоих даже в темноте огнем горят, и улыбки одинаковые - чуть–чуть придурковато–счастливые…Обычная, в общем, ситуация. Еще и не любовь, но уже, как говорится, морковь. Хотя если б поглядел кто сейчас на них со стороны, то поверил бы, пожалуй, что не бывает на свете ничего прекраснее только–только зарождающейся этой любви, что остальные чувственные человеческие удовольствия, воспетые и обрисованные во всех своих красивостях – просто ничто перед любовью, которой только еще предстоит состояться…
— Так, значит, ты еще и драться умеешь? Тоже мне, нежное дитя солнца… — тихо проговорила, наконец, Василиса, нарушив ценное это молчание.
— Да. Выходит, умею, — так же тихо, шепотом почти ответил ей Саша. – А я и не знал раньше, что умею. Спасибо, научила…
— Я? Я научила? – совершенно притворно и где–то кокетливо даже возмутилась Василиса.
— Ну да. Тебя же придурок этот по заднице охаживал, когда я вошел! Вот мне кровь в голову и ударила. Если б не мордовороты эти, я б его еще побил не без удовольствия!
— Да ладно, чего ты… Ему и так хорошо досталось…
— А ты не защищай его давай! Еще чего не хватало – позволять с собой делать такое…
Василиса, прикусив язык, снова замолчала. Не стала ему рассказывать, как Сергунчик позволял себе делать «такое» на протяжении всего времени, что она в его кафе проработала. Поняла – нельзя сейчас ему это рассказывать. Проснулась в ней вдруг какая–то интуиция , которая из века в век одно название и носит - мудрость женская. А вместо этого произнесла горделиво:
— А ты молодец, Саш! Так ему в глаз профессионально заехал… А говоришь, драться не умел!
— Да вот ей богу, не умел! – засмеялся польщенный ее похвалой Саша. — Я раньше и не дрался никогда. И не влюблялся никогда. Выходит, что и не жил никогда…Так, что ли? Не понимаю вообще, что сейчас со мной происходит… Не понимаю, что со мной происходит… счастливо–одухотворенное его, будто летящее по воздуху спокойствие.
Он ласково обнял ее за плечи, привлек к себе, прижался губами к теплой макушке. Действительно непонятно было , что же с ним такое произошло в эти дни, куда подевалось прежнее его счастливо–одухотворенное, будто летящее по воздуху спокойствие. Не было больше никаких таких полетов. И спокойствия прежнего тоже не было. А было совсем, совсем другое ощущение жизни, незнакомо–пугающее – потребность постоянная, например, появилась видеть рядом эту вот странную девушку с раскосыми монгольскими глазами, и не красавицу вовсе по стандартно–принятым мужским меркам, а наоборот, неуклюжую и насмешливо–сердитую. Или вот крайняя тревога , например, за больного ее братца - с чего бы это вдруг так надо было озаботиться о чужом, в сущности, ему ребенке? А о радости по поводу сегодняшней положительной динамики в мышцах Ольги Андреевны и вспоминать не стоит – давно он так искренне и по–настоящему не радовался…