– А бабушка об этом знала?
– Да где там… Нет, саму эту Райку она знала, конечно. Она в третьем подъезде квартиру снимает да в палатке овощами торгует недалече… Да Райка бы и сама не сунулась с этим Володькиным паспортом к Соне – она б ее быстренько на чистую воду вывела. А теперь Соня померла, так стало быть… Теперь уж за Володьку и не заступится никто… Так и прожил всю жизнь за мамкиной спиной, бедолага! С самого детства она с него пылинки сдувала, вся жизнь Сонина у меня на глазах прошла…
– Скажите, Мария Никоновна, а вот эта самая Раиса говорит, что она и прописалась у отца уже…
– А что, она может! Она такая, стерва подзаборная! Наверняка в ЖКО уболтала кого, иль денег дала, иль подружку там какую выискала… Им чего – все теперь можно на Володькино пьянство списать! И заявление на прописку за него тоже написать можно… А его кто теперь послушает, Володьку-то? Пропащий, он и есть пропащий. Эк его быстро свернуло-то! Некоторые десятками лет держатся, а тут раз – и нету человека… А какой парень был! Красивый, статный, и характером покладистый, и мать во всем слушал… Мы всем двором на вас любовались по воскресеньям… На тебя, на Еленочку… Как мамка-то? Замуж второй раз не вышла?
– Нет, Мария Никоновна. Не вышла.
– А чего на похороны Сонины не пришла? Сердится, что ль?
– Да нет… – неловко пожала плечами Кира. – Просто… не захотела…
– Да сердится, чего уж там… Я уж и сама поняла, когда ей звонила… А может, оно и к лучшему. Может, ей лучше и не видеть, во что Володька теперь превратился…
До поминального стола отец не дотянул. Свалился на пороге квартиры – пришлось нести его на кровать в бабушкину комнатку. Стол накрыли во второй комнате, более просторной. Рая за стол так и не присела, все суетилась туда-сюда, изображая хлопотливую хозяйку. И даже ни разу не сбилась – бросалась именно туда, куда надо. И салфетки знала где лежат, и полотенца, и капли валокординовые… Кира даже на мысли себя нехорошей поймала: если б не отца ее родного эта дурная ситуация касалась, то решила бы: молодец, женщина…
Мама, открыв ей дверь вечером, ни о чем вообще не спросила. Повернулась грустно, ушла в комнату, села с ногами на диван, уставилась в экран телевизора. Правда, глаза у нее были заплаканные, и следовало бы, если по совести, самой присесть рядышком да навязаться с разговором, только Кире не захотелось ничего такого. Отчаянно просто не захотелось. Пусть уж сама со своей гордыней разбирается, если на то пошло. А ей, Кире, не до маминой гордыни. Ей надо думать, как отца из беды выручить…
Думать она начала об этом прямо со следующего утра. Правда, особо думать Петечка не дал – загрузил срочным делом по самую маковку. А потом и Клара Борисовна работки подкинула. Она, правда, осталась вечером, чтоб посмотреть судебную практику да приложить к ней отцовскую ситуацию, но подобного прецедента там не нашла. Надо же – овощная торговка Рая, можно сказать, свое ноу-хау в жилищном вопросе изобрела! А она, умная девушка Кира, сидит теперь и в растерянности руками разводит…
А на третий день отец сам объявился на пороге линьковской адвокатской конторы – Кире показалось, что она к стулу приросла от такой неожиданности. Да еще, как назло, какой-то черт всех адвокатов вместе собрал, и даже Сергей Петрович вышел из своего закутка, присел в кресло около Клариного стола, вальяжно покачивая ногой. Отец и сам растерялся, заморгал часто и испуганно, на нее глядя. Потом чуть-чуть, едва заметно помотал ей головой – прости, мол, я нечаянно сюда приперся, я ж не знал…
– Чего вы хотите, сударь? Дверью ошиблись? – сердито обратился к нему Петечка.
Оно и понятно, что сердито. Кто ж в этом потрепанном гражданине потенциального клиента признает. Хотя, Кира успела заметить, отец очень старался выглядеть не так уж и потрепанно – даже галстук в синюю полосочку надел. И костюм с голубой рубашкой. А только не зря говорят, что совсем не одежда красит человека. Если этот человек, скажем, насквозь пагубной алкогольной страстью пропитан, то эта страсть его уже никому и ничему не отдаст, никаким голубым рубашкам да галстукам в полосочку. Так и будет впереди человека идти, старательно отделяя своего хозяина ото всех остальных, непьющих, нормальных да чистеньких. И клейма яркого никакого ей для этого не надо – и так все понятно…
– Гражданин, покиньте помещение, пожалуйста… – брезгливо помахала под носом ладошкой Клара. – У меня аллергия на абстиненцию…
– Да-да, конечно, извините… – часто закивал отец и быстро развернулся к двери. И на Киру больше не взглянул. И Клара все шевелила ладонью под носом, изображая гримаской дамское тонкое страдание.
Вот именно это Кларино махание ладошкой и вывело Киру из себя. Прям до дрожи. Аж кровь-стыдоба бросилась в голову: с чего это ради она должна собственного отца стесняться? Какой есть, такой есть. Простите, другого не будет. Ни с запахом, ни без запаха… Решительно встав с места, она по привычке откинула назад прямые и «мосластые», как говаривал Кирилл, плечи, вышла из-за стола, проговорила громко в согбенную отцовскую спину:
– Погоди, папа! Не уходи!
Потом развернулась в сторону адвоката Линькова, улыбнулась ему несколько даже вызывающе:
– Сергей Петрович, а это вот мой отец! Познакомьтесь! Владимир Александрович Воротынцев! Сергей Петрович, я вас очень прошу, помогите ему, пожалуйста…
А дальше решимость ее оставила. Как-то вдруг. Отчего-то затряслось-задрожало все внутри, как от сильного испуга, и горячая влага откуда ни возьмись бросилась в нос, в глаза, и она начала проглатывать ее торопливо, еще только больше в ней утопая.
– Пойдем ко мне, Кира, – торопливо поднялся Линьков из кресла. – Успокойся, чего ты. Возьми себя в руки. – Потом сердито указал отцу на дверь: – Подождите там, в коридоре, пожалуйста…
Выслушал он Кирин грустный рассказ очень внимательно. С абсолютно непроницаемым лицом.
И даже пришедшего следом за Кирой сына шуганул из кабинета сердитым взглядом – не мешай, мол. Потом встал, мотнул ей головой – иди за мной. Потом помолчал многозначительно посреди общего их кабинета, в упор глядя на своих коллег, спросил досадливо, будто извиняясь:
– Ну что, мужики, возьметесь? Я вас лично об этом прошу. Я бы и сам взялся, да не могу сейчас – сами знаете, зашиваюсь. Да и вообще ситуация щекотливая. А с другой стороны, вроде как дело святое… Отец все-таки… А? Петь? Степаныч, ты как?
– Да не вопрос, – пожал плечами Петечка. – Раз надо, значит, надо. Пусть заходит. – И, кинув осторожный взгляд на Клару, добавил с коротким смешком: – У нас со Степанычем нюх не дамский, переживем как-нибудь… Зови отца, Кира! Пощекочем абстиненцией нервишки тонким дамочкам!
Он снова всхохотнул коротко, и этот его смешок прилетел в Киру, словно птичий помет сверху. Вроде и ничего особенного – подумаешь, птичка на лету свое дело сделала. Она ж не виновата, что именно в тебя попало! Да и ты, собственно, не виноват, что на ее траектории полета случайно оказался… А все равно жуть как неприятно! До слез! До спазма в горле! А еще страшно неловко за этот свой слезный спазм. Ну в самом деле, не рыдать же теперь при всех! И обижаться смешно на Петечкину бестактность. Он и не обязан вовсе в этой ситуации джентльменом быть…