– Все в порядке, Иван Андреич. Я уже совершенно здорова.
– Ну и замечательно. Сделайте-ка мне проект соглашения с «Инвестпроектом». И включите туда пункты о консалтинге, они наших аналитиков в помощь просят.
– Хорошо, Иван Андреич…
– Что-то вы сегодня слишком покладистая, Наташенька… И что, даже язвить не будете по поводу этого соглашения? Что оно «большое и пустое», «обо всем и ни о чем»?
– Иван Андреич, я…
– Да ладно, ладно, я же все понимаю… Это называется эгоизмом молодости, когда кажется, что все окружающие занимаются абсолютной чепухой… А у меня вот тут, между прочим, лежит благодарственное письмо от Союза предприятий строительной индустрии. Они пишут, что мы им очень помогли, что наш экономический анализ пришелся им кстати. Хотите почитать?
– Я вам верю, Иван Андреич.
– Что ж, и на том спасибо.
– А скажите, Иван Андреич… У вас никогда не было мысли взять себе вторую помощницу?
– Нет, никогда… А зачем? Вы меня как помощник абсолютно устраиваете… Вы умненькая, все делаете быстро и качественно. А то ведь знаете, как иногда бывает? Дашь человеку пустяковое задание, а он носится с ним целый день, как с писаной торбой, да еще и важный вид при этом делает. А почему вы мне такой странный вопрос задали, Наташенька? Насчет второго помощника?
– Да нет… Я просто так…
– Хм… Все равно странно. У нас и по штатному расписанию второй ставки помощника нет. Какие мысли вам чудные в голову приходят, однако!
– Иван Андреич, я еще хотела вам сказать… Ну, в общем, я прощения попросить у вас хотела…
– Да за что же, Наташенька?
– Есть за что. Вы простите меня, пожалуйста.
– Нет, определенно с вами что-то сегодня творится! Идите работайте, и пусть худые мысли больше не посещают вашу прелестную головку. Идите.
В дверях она обернулась, уверенная, что Иван Андреич смотрит ей вслед. И правда, смотрел. Добрая улыбка, добрый понимающий взгляд. Немного снисходительный. Что ж, он имеет право на эту снисходительность. Каждому – свое. Молодому – эгоизм, старому – снисходительность. Все находится на своих законных местах, как у людей и быть должно. Если ты среди этих людей живешь…
Придя вечером домой, Наташа прошлась по квартире, с удовольствием разглядывая знакомые вещи и чувствуя себя вернувшейся в родной дом после долгого утомительного отсутствия. Все здесь было то же самое и немного другое. Вот чашка на кухонном столе стоит, в которую она так и не налила в тот вечер чай, – улетела радовать Таечку счастливыми новостями. Вот пульт от телевизора, упавший с дивана на пол. Вот ноутбук притулился на краешке журнального столика. Ничего не изменилось. Правда, беспорядка прибавилось. На мебели – налет пыли, на паркете – тополиный пух клубками катается. Надо бы порядок навести, ужин хороший приготовить, скоро Саша с работы приедет…
Держа в голове все эти благие намерения, она опустилась в кресло перед журнальным столиком, чтобы посидеть пять минут. Просто так посидеть, вытянув ноги и почувствовать себя дома. Потом вдруг поняла, что сама себя и обманывает этими «пятью минутами», что вовсе не ради «просто посидеть» она в этом кресле устроилась. Потому что руки сами по себе потянулись к ноутбуку, пальцы пробежались по нужным клавишам, и вот уже заветный файл распахнулся перед глазами ею написанным текстом. Тем самым текстом, последним…
«… Она лежала на траве в неловкой, некрасивой позе, и тем не менее что-то завораживающее, притягивающее взгляд присутствовало в этой картине смерти. Не было в ней обычной горестной нелепости, наоборот, проглядывалось что-то вроде трагической продуманности, воплощенной в жизнь (или в смерть?) рукой умелого режиссера. Прекрасное юное лицо с зелеными, распахнутыми в небо глазами, удивленные дуги бровей, черные волосы, раскинувшиеся веером вокруг головы, и эта поза, неестественный излом тела, и похотливо задравшееся до бедер красное платье – все было будто продумано до мельчайших подробностей…»
– Натусь, ты почему меня не встречаешь? Я думал, тебя дома нет…
Она страшно вздрогнула, услышав за спиной Сашин голос, лихорадочно вздернула мышку к спасительному крестику в верхнем правом углу экрана, закрывая файл, потом обернулась к нему, трусливо вжав голову в плечи.
– Господи, да что с тобой? – проговорил он, подходя поближе и опуская руку ей на затылок. – Неужели я тебя так напугал? А-а-а… Понял, понял… Я просто помешал творческому процессу, да? Вырвал тебя из мира фантазий? Ну-ка, ну-ка, и что ты там такое напридумывала, покажи, покажи…
Еще более испугавшись, она быстро опустила палец на «delit», потом так же быстро подтвердила команду насчет отправки файла в «корзину».
– Э… Ты что такое творишь, писательница? У тебя что теперь, Гоголь фамилия? Вроде ты Петровой с утра была! Или этой, как ее, черт… Никольской-Петерс! Восстановить-то хоть сможешь? Давай я тебе помогу! Дай-ка я сам в «корзину» зайду…
– Нет! Нет, не надо, я сама…
Войдя в «корзину», она на глазах у изумленного ее непонятным «гоголевским» поступком Саши направила острие мышки в команду «очистить корзину», потом длинно вздохнула, глядя на опустевший экран, аккуратно сложила на коленях ладони. Вот и все… Потом подняла на Сашу виноватые глаза, повторила вслух:
– Вот и все!
– Хм… А что там такое было, Натусь? Надеюсь, не порнуха?
– Нет. Там было… Там было про Анну…
Сердце ухнуло и заколотилось в груди от произнесенного вслух имени, и она искоса взглянула Саше в лицо, затаив дыхание. Однако ничего в Сашином лице особенно не изменилось, просто вздернулись вверх удивлением брови.
– Про какую Анну, Натусь? Это что, твою книжную героиню так зовут? Хотя теперь вернее будет – звали…
– Ага. Героиню. Мою героиню звали Анной, – медленно произнесла она, будто ощупывая языком каждое слово.
– А кто она у тебя была, эта Анна? Ну, по твоей писательской задумке – кто она?
– Она была просто стервой, Саш… Веселой разрушительницей, Фредди Крюгером в красивом женском обличье. Она ненавидела женщин, которые растворяются в любимом мужчине, считала их презренными пиявками и свято верила в свою правоту…
– Ничего себе персонажик! А ты что, такую даму где-то живьем видела?
– Видела. Но недолго. Да все это ерунда, Саш… Я вот что хочу тебе сказать… Я очень, очень тебя люблю! Так люблю, что совершенно не боюсь в тебе раствориться!
– И я тебя люблю, Натусь… Только я думал, что мы с тобой давным-давно уже друг в друге растворились, как ты говоришь. А иначе не имеет смысла жить вместе. Ведь так?
– Да. Действительно, не имеет…
Они помолчали, посидели еще немного, обнявшись и вслушиваясь в тишину вокруг себя. Хорошая это была тишина – своя, домашняя, уютная.
– Натусь, а давай в отпуск махнем, а? Например, к Генриху в Дрезден сгоняем? Он так звал… Говорит, у них там дом большой где-то в пригороде. Давай?