– Нет. Не обиделась. Делать мне нечего – обижаться на тебя. Ну?
– Понимаешь ли, мамочка… Ты привыкла, что все в твоей жизни по полочкам должно быть разложено. Все запрограммировано должно быть, чтоб каждому чувству – свой отдельный файлик, а накопились файлики – папочку для них отдельную надо завести… Вот эту папочку назовем «семья», вот эту «работа», а в эту папочку плановые денежные затраты будем складировать… Это на одежду, это на летний отдых… Это не ханжество разве?
– Нет, не ханжество, Кать. Это называется жизнь обыкновенная. Нормальные люди так и живут – чтоб семья, чтоб работа, чтоб покупки планировать…
– Мам, а если компьютер зависнет? Что тогда? Если жизнь возьмет и выгонит из придуманных рамок? Вот как тебя, например? Была у тебя файловая папочка «семья» и исчезла в одночасье…
– И что? Я как жила, так и живу…
– Да ни фига ты не живешь, мам! Ты застыла в своем этом ханжестве и не живешь уже! Ты как вот эта наша куба искусственная! – дернула за ветку ни в чем не повинное растение Катька. – Не цветешь, не пахнешь, без полива не засыхаешь, от чувств не умираешь… С виду все нормально, даже обмануться можно этой натуральностью, а на самом деле – облом! Даже папа не смог с тобой жить… Извини меня, конечно…
– То есть ты хочешь сказать, что я с виду только живая, что ли? А на самом деле – умерла давно?
– Да не сердись, мам! Ну чего ты… Я вовсе не хочу тебя обидеть… Просто отцу настоящих чувств захотелось, неуправляемых, по полочкам не разложенных… Он, кстати, тоже терпеть не мог эту твою аукубу японскую! Ну признайся – ведь ты его не любила, мам? Ты хорошей женой была, верной, правильной, заботливой, но ведь не любила?
– Не знаю, дочь… По крайней мере, я очень старалась…
– Вот-вот! А я, мамочка, не хочу жить вот так – очень стараясь! Я по-настоящему хочу! Чтоб любить! Причем любить совершенно свободно!
– То есть как – свободно? – испуганно вздрогнула Женя. – Что ты имеешь в виду? Сегодня с одним, а завтра с другим?
– Ой, ну опять ты глупости говоришь! Смешала все в одну кучу! Ты мне еще про обязательства всякие сейчас расскажи…
– Да, Кать, именно в одну кучу и смешала! Ты права! Потому что в одной куче это должно быть – и любовь, и обязательства!
– Нет, мам. Не бывает обязательной любви. В природе ее вообще нет, понимаешь? – тоном мудрой старой учительницы тихо произнесла Катька, глядя на мать снисходительно. – Любовь, она всегда свободна. Во всем. Во всех ее проявлениях. И ханжества она тоже не выносит.
– Так… Понятно… – растерянно моргнула Женя, ежась под Катькиным снисходительным взглядом. – Это тебе Алина такие уроки жизни преподает, да?
– Господи, ну что вы все к девчонке привязались? Чего она вам сделала-то? Обычная девчонка, как все… Ну, грубоватая, может. Не без того. А иногда и просто вульгарная… Но зато у нее свое мнение есть! Зато она не пресная! И мне с ней интересно дружить! А с Дашкой твоей, спортсменкой-комсомолкой-отличницей, не интересно!
– Кать… Что-то боюсь я за тебя… Честное слово, растерялась даже… – округлив глаза, испуганно пролепетала Женя. – Не поверишь, даже слова все из головы вылетели. Ты бы не дружила с этой девочкой, а, Кать? Так не нравится мне все это…
– Мам, скажи, ты мне веришь? Я тебе дала хоть раз повод за меня бояться?
– Да верю, верю, конечно. Просто… как не бояться-то? Времена такие страшные… В лифтах вон убивают…
– Да при чем здесь это, мам? Что ж теперь, из дому не выходить? Или не жить совсем?
– Ну почему – жить, конечно. А только заигрывать со всякими там свободными отношениями тоже нельзя. Мало ли кто там тебе попадется, в этих свободных отношениях?
– Ага. В ханжестве оно, конечно, лучше. Давай уж тогда купим еще одну аукубу искусственную, рядом с этой поставим! Для пары! Одна аукуба будет тобой, а другая – мной!
– Ой, да чего ты привязалась к бедному дереву… – безнадежно махнула рукой Женя. – Ладно, Кать, устала я сегодня. Давай потом к этому разговору вернемся, ладно? Видимо, не готова я к нему оказалась.
– Ага, вернемся, – вставая из кресла и потягиваясь всем своим молодым и здоровым организмом, насмешливо проговорила Катька. – А ты давай готовься. Доктора Спока почитай, дедушку Фрейда, цитатки там всякие повыписывай…
– Катя! Прекрати! Ты как со мной вообще разговариваешь?
– Ой, да ладно… Я ж так просто, прикалываюсь. Спокойной ночи, мамочка…
– Да уж, будет у меня после этого разговора спокойная ночь… – проворчала Женя уже в Катькину спину. – Спокойнее некуда…
Уже лежа в постели, она никак не могла решить, что ей лучше сделать – наплакаться от души или заснуть мертвецким сном все-таки? Хотелось и того и другого. Заснуть хотелось от усталости, поплакать хотелось от страха да от обиды на Катьку за ее ярлыки, на мать бесцеремонно повешенные. Жаль, что совместить все это нельзя. Заснуть, конечно, оно лучше б было… Но если накопившиеся слезы не выплакать, они вылезти могут в самый неподходящий момент, спровоцировавшись на ерунде какой-нибудь. Самой же стыдно потом будет…
В общем, пока вопрос этот в Жениной голове решался, организм заснул уже и сам по себе. Плохо заснул, с кошмарами. Были в тех кошмарах и Оксанкин испуганный крик, и сердечник-маньяк с синюшно-бледным лицом, ее преследующий, и вульгарно хохочущая девушка Алина с огромной и смачной фигой, в ее, Женину, сторону направленной, и Катька, которую, как Женя ни пыталась, все догнать не могла, и почему-то еще милицейский майор Дима в этих кошмарах присутствовал. Уж бог его знает, как его туда занесло. В хорошем, правда, образе он в Женин сон-кошмар пришел, надо отдать ему должное. Был он там благородным, гордым и сильным рыцарем, с развевающимися по ветру белыми волосами, с высоко поднятой головой, с горящими алмазами-глазами, гневно взирающими на все остальное тягостно-кошмарное безобразие…
Утро принесло с собой тяжелую голову и странную мышечную скованность. Тоже «вся фигура болела», как давеча выразилась Оксанка. Будто мяли ее всю ночь. Противненькое достаточно ощущение. Такое противненькое, что вставать и начинать жить совсем не хотелось. Тем более к мятости этой да к болезненной головной тяжести еще одно ощущение прилепилось, безысходное такое, похожее на тяжелую обиду. А может, это и была она, самая настоящая обида. А ч то? Не каждый же день родные дочери матерей ханжами обзывают да в неискренности упрекают. Смотрите-ка, еще и с аукубой искусственной ее сравнила… Не цветешь, говорит, не пахнешь, без полива не засыхаешь… Вот так вот вам! Ты тут последнюю шубу на алтарь своего материнства кладешь, а вместо благодарности – такое вдруг обидное откровение…
Так Женя долежала в это утро до последнего, укрывшись с головой одеялом и бурча из-под него что-то невразумительное по очереди интересующимся ее странным поведением Кате с Максимкой. Ну ладно, Максимка удивился, что она с постели не встает, это еще понятно. А эта малолетняя нахалка куда лезет со своими вопросами? Еще и удивляется так искренне, главное…