Следующим этапом «действа» был объезд всяких разных достопримечательностей. Хотя таковых в городе практически не было – так, придуманная для этой процедуры ерунда сущая. Например, молодым следовало взобраться на высокую горку и привязать ленточки на растущей там одинокой сосне. Или навесить замок на перилах моста через реку Егорьевку, а потом ключи выбросить в воду. Полагалось еще постоять под рукой товарища Ленина на главной городской площади, но на это решались не всякие. Времена не те. А раньше ничего, с удовольствием стояли. Говорят, даже очередь к Ленину в свадебные дни выстраивалась.
К назначенному для свадебного застолья времени торжественный кортеж прибыл в кафе. В дверях его застыла с хлебом-солью в руках Снежана, и не улыбнулась даже, пока молодые показательно кусали каравай на предмет определения «кто в доме хозяин». Вообще, Снежана эта сразу Кате не показалась – слишком уж ледяная была. Лицо будто белой пылью подернутое, застывшее, и не сказать, чтобы надменное, а равнодушное скорее. И муж ее, то бишь Милкин свекор, тоже на эмоции не расщедрился. Стоял рядом, как истукан. Зато мамаша его, свекровь Снежанина, рыхлая приземистая старуха, все норовила показать себя хозяйкой положения. Скорее всего, она и была в этой семье хозяйкой, и по всему видно было, что Снежану она не жалует. Бедная Милка – похоже, опять в трудную семью вляпалась. Со своими тараканами да скелетами в шкафу. Как говорится, из огня да в полымя.
А Снежанина свекровь оказалась и впрямь пронырливой, несмотря на старческую полноту и неуклюжесть. Когда гости стали усаживаться за свадебный стол, ухитрилась-таки занять местечко рядом с самой почетной гостьей – тетей Нюрой Орловой. И все норовила с ней задружиться, то есть льнула и боком, и скоком, в глаза заглядывала, приветливо расплывалась в лице да тянулась панибратски чокнуться рюмочкой. С другого конца стола Кате видно было, как тетю Нюру раздражают ее искания. Бедная, бедная тетя Нюра – видно, не суждено ей до конца дней своих обрести искренней бескорыстной дружбы.
Она, кстати, и выглядела за этим столом будто королева в изгнании. Сидела, торжественно выпрямив спину и выкатив упакованный в золотистую парчу мощный бюст. А на голове что у нее было – вообще не описать! Тюрбан парчовый, из той же ткани, что и платье, устроенный. И не к невесте с женихом, а именно к этому тюрбану и тянулись поневоле все взгляды, будто он вот-вот должен был рассыпаться золотыми монетами. А уж когда тетя Нюра слово взяла, такое затишье и омертвение среди присутствующих наступило, что, казалось, слышно было, как шкворчат вдалеке котлеты по-киевски, жарясь на кухонных сковородах.
Речь тетя Нюра произнесла короткую – обычные пожелания молодым. Про любовь и счастье на долгие годы жизни. Потом, слегка склонившись, вытащила из-под стола объемистый пакет с подарком, и он торжественно поплыл в сторону молодых, передаваемый из рук в руки и вожделенно провожаемый любопытными глазами. Катя лишь вздохнула потихоньку – если б они знали, что там, в пакете… На маму она старалась вообще в этот момент не смотреть, чтобы не огорчаться ее разочарованием. И без того было понятно, что мама до последней минуты надеялась-таки на появление в руках тети Нюры тарелочки с голубой каемочкой. Или объемистого конверта на худой случай. Но что делать – чуда не произошло.
Зато тамада Тамара выдавала настоящие чудеса импровизации, то есть расшевелила гостей не хуже, как если бы это сделал профессиональный диджей, молодой и резвый. Глядя на нее, Катя лишь диву давалась – откуда в этой далеко не первой, и даже не второй молодости даме столько физических сил? Так и пышет вокруг себя жаром неукротимой энергии. Куда ни взглянешь, всюду мелькает ее платье ядовито-зеленого цвета с пятнами испарины на спине. Фигаро здесь, Фигаро там. Лицо красное от напряжения, волосы слиплись, образовав на голове вместо прически пять веселых кудрей цвета фуксии. Даже немножко грустно наблюдать за ее стараниями. И отчего-то неловко. А вдруг ее посреди веселой свадьбы кондратий хватит от сильных физических перегрузок?
А отец вообще исчез потихоньку, как только заиграла музыка и гости пустились в пляс.
Никто особо его отсутствия и не заметил, конечно, – все уже порядочно подшофе были.
Катя только по растерянному виду мамы и поняла, что его нет. И тоже отдалась веселью с удовольствием – давно не танцевала. Последний раз, помнится, будучи на институтском выпускном вечере, так отплясывала. Тогда ей казалось, что вся жизнь только начинается и полна перспективами, никоим образом с родным городком Егорьевском и работой в детдоме не связанными. Да если б ей тогда хоть словом намекнули про детдом – восприняла бы за дурацкую шутку!
Милка к концу свадебного вечера сделалась совсем бледной, сидела рядом с женихом, устало рассматривая танцующую толпу, морщилась от проделок тамады Тамары, все норовившей привлечь молодых к участию в смешных конкурсах. Один раз даже лягнула под столом пьяного гостя со стороны жениха, пытающегося украсть у нее туфельку. Аккурат под глаз попала. Но гость сильно и не обиделся – слишком уж навеселе был. Так и отплясывал потом – с фингалом под глазом. Все смеялись – уж больно им это забавным казалось.
В общем и целом хорошо свадьба прошла. Как и полагается, ни на шаг не отступив от установленных неизвестно кем правил приличия. То есть как мама того хотела. Молодых отвезли ночевать в дом жениха – как оказалось, тоже по установленному обычаю. Да им уже и все равно было, где ночевать. Лишь бы вместе. И вообще – хорошо, что подальше от мамы. А то бы она и здесь со своим волюнтаризмом вылезла, начала бы учить молодых правилам первой брачной ночи. По привычке. Вот бы ужас для жениха был…
Дома мать первым делом ухватилась за пакет, подаренный тетей Нюрой. Вытряхнула его содержимое на свет божий, встряхнула, оглядела со всех сторон. Потрогала, потом даже понюхала осторожно.
– Ну и что это, как думаешь? – повернулась к Кате с обиженным, даже несколько оскорбленным выражением на лице.
– Это ковер, мам, – устало проговорила Катя, с наслаждением скидывая с ног туфли на высоких каблуках, – я ж тебе говорила…
– Вот это – ковер? Нет, это не ковер, это просто первобытная тряпка какая-то. Пошлая и мещанская. Она что, и впрямь его своими руками вышила?
– Ну да…
– Зачем? Не понимаю… Что она хотела этим сказать? Поиздевалась над нами, что ли?
– Нет, что ты… И не думала даже. Наоборот, она как лучше хотела. Чтоб от души. То есть она хотела сказать, что всю свою душу в этот ковер вложила.
– Душу? Вот в эту тряпицу?
– Ну да. Она так самовыразилась. Все только ее богатство видят, а она… Она просто любви хочет, понимаешь? Она этот ковер две недели вышивала, с утра и до вечера. Это не ковер, это крик души, мам…
– Хм… Все равно – не понимаю… А в ключах от квартиры ее душа никак самовыразиться не могла, к примеру? Она ж не марсианка какая-нибудь, понимать же должна, что Милке теперь жить негде. Тоже мне душевная нашлась! Какая Милке от этого ковра польза?
– Так не в пользе же дело, мам!
– Да ладно, молчи уж, защитница! Лучше сестру свою родную пожалей! Где они теперь жить будут, по-твоему?