Призывно и жалобно запел мобильник в сумке, и она вздрогнула, начала шарить рукой по кармашкам. Увидев родное имя, высветившееся в окошечке дисплея, засияла глазами, радостно потянула трубку к уху:
– Машенька! Здравствуй, доченька! Ну, как ты там? Я уже соскучилась – сил нет…
– Мам, и я соскучилась! Мы с Ленкой уже на завтра на поезд билеты взяли! Вы меня встретите с папой? А то Ленкина бабушка хочет нам огромные корзины с фруктами с собой всучить… Говорит, все равно пропадут…
– Конечно! Конечно, встретим, доченька! И фрукты тоже бери! Компотов на зиму наварим!
– Ой, хозяйственная ты моя! – звонко рассмеялась вдалеке Машка. – Ладно, ладно, возьму… Только вы с машиной договоритесь, хорошо? Давно вам говорю – надо свою машину покупать!
– А кто водить будет, доченька? Ты же знаешь, папа этого занятия терпеть не может, а я дальтоник, как выяснилось…
– Господи, да я буду! Пока вы с деньгами соберетесь, мне уже восемнадцать и стукнет.
– Хорошо, доченька, как скажешь, – счастливо рассмеялась Марина, – вот приедешь, и сразу этот вопрос на семейном совете поднимем. Ага?
– Что-то ты подозрительно покладистая стала, мамочка… Наверное, и впрямь соскучилась.
– Конечно, Маш…
– Ну все, не вздыхай. Теперь уж всего ничего осталось. Запиши номер поезда…
Положив трубку, Марина вздохнула счастливо, подняв глаза к потолку – все-таки есть Бог на свете! Как хорошо все сошлось в одну точку – и Олег вернулся, и Машка приезжает! Не зря она проявила смекалку и скрыла от дочери семейный неожиданно приключившийся катаклизм. Умница женщина. Хорошая мать. А что? Сама себя не похвалишь, так никто и не похвалит… Нет, действительно, все удачно сложилось, как ни крути! А остальное…
Остальное со временем быльем порастет, забудется. Теперь главное – отсюда сбежать. Отползти деликатно, не маячить перед глазами ни в чем не повинного Ильи. Ничего, со временем отойдет. Он сильный парень. Поймет, что это как раз тот случай, когда, как бабка говаривала, «любовь-то нелюди досталась». Она даже согласна побыть этой нелюдью, уж бог с ним…
Вечером позвонила мама. Услышав радостную новость, даже всплакнула в трубку, расчувствовавшись.
– Как же я рада, доченька… Ты меня своей новостью, можно сказать, от инсульта спасла! Если бы ты осталась в брошенных женах, я бы такого позора не пережила…
– Почему, мам? – чувствуя зарокотавшие где-то внутри признаки обиженного раздражения, тихо спросила Марина. – Ты что, меня в статусе брошенной жены меньше любила бы?
– Да ты не злись, дочь! Почему ты на меня все время злишься? Каждая мать хочет видеть своего ребенка счастливым и успешным, имеет на это полное право!
– Ага. И ставит при этом непременное условие. Будешь успешным – буду любить. А не будешь – уж извини-подвинься? Так, что ли?
– Ты чем-то раздражена, Марин? Что с тобой? Я так понимаю, все же хорошо закончилось?
– Нет, мам, я не раздражена. Просто… Наверное, я просто устала…
– Но я же чувствую, что ты раздражена! На Олега обижаешься, да? А ты не обижайся! Или делай вид, что не обижаешься! Терпи! Семейные отношения большого терпения требуют! И вот что я тебе еще скажу, дочь…
Марина вздохнула, сжала зубы, отвела руку с трубкой от уха подальше, чтоб не слышать очередных материнских педагогических экзерсисов. Иногда ей казалось, что мама, обсуждая ее семейную жизнь, испытывает что-то среднее между пресловутой женской завистью и обостренным материнским самолюбием. Сумела-таки, мол, моя дочь абсолютно удачно устроиться в личной жизни, особенно на фоне моей, неудавшейся…
Свекровь, позвонившая в этот же вечер, в своих высказываниях была более лаконична. Марина явственно услышала в ее голосе прозвучавшие нотки облегчения. А в конце разговора – о, чудо! – свекровь принялась ее хвалить и зазывать в гости, чего отродясь не делала. По устоявшейся с годами традиции в гости к маме Олег ездил один. Иногда – с Машкой. Как объясняла свекровь – она имеет право на «личное единение с сыном». А тут – в гости зовет! Да еще так настойчиво! Это ж надо – не было бы счастья… Впрочем, счастье это тоже можно поставить под большое сомнение. Не больно-то и хотелось ехать к тебе в гости, дорогая свекровушка. Хочешь «единиться с сыном», и единись на здоровье. Никто и не претендует.
На прежней работе ее встретили с объятиями и поцелуями. Наташка даже стул опрокинула, когда из-за стола выскочила, бросилась к ней на шею, будто к маме родной. И Анна Семеновна затопотала от своего стола, переваливаясь тяжело, заговорила с одышкой:
– Милая ты моя Мариночка Никитична… Как же хорошо, что вы вернулись! А мы тут без тебя зашиваемся…
– Что, работы много?
– Да нет, не так уж и много, просто Лев Борисович без вас весь искапризничался – то ему не так, и это не этак! Что ни сделаешь, все под лупой рассматривает. Не доверяет он нам. Теперь, стало быть, успокоится… Ой, как же я рада вас видеть, Мариночка Никитична!
– И я! И я! – запрыгала вокруг нее Наташа. Потом остановилась резко, моргнула густо накрашенными короткими ресничками, проговорила с придыханием: – Я так рада, что даже и курить не буду больше… Хотите, Марина Никитична?
– Хочу! – смеясь, хлопнула себя по боку ладошкой Марина. – Ловлю на слове, дорогая моя! Вот только попробуй притащи еще раз из коридора табачный дух!
– Да нет проблем! Я сказала – я сделала! – выставила впереди себя обещающе ладошку Наташа.
– Послушайте, Марина… – потянула ее в свою сторону Анна Семеновна, почти припав губами к уху. – А это правда, что ваш-то к вам обратно на коленках приполз? Он тут без вас поначалу гоголем ходил, все с Настей-секретаршей женихался, а потом вдруг сник… Как он к вам пришел-то? Что сказал? Понял, что жена, какая бы ни была, все равно лучше молодой соплюхи? Лев Борисыч-то ее уволил…
– Ой, да несправедливо он ее уволил! – встряла в разговор неугомонная Наташа. – Настька вообще девчонка классная, просто у нее подружка умерла и дочка осталась… А Настька хотела ее к себе забрать и уехала, а он…
– Помолчи, сплетница! – резко осадила девушку Анна Семеновна. – Кто тебя тут за язык тянет? Разговорилась…
– Так сами же начали! – распахнула обиженные глаза Наташа. Потом, углядев что-то в выразительном взгляде Анны Семеновны, подпрыгнула на месте, затараторила с новым вдохновением: – Ой, да! То есть, я хотела сказать, Мариночка Никитична, что я вовсе с Настькой и не дружила, и ни капельки даже! Раз она так с вами, то есть мужа у вас увела… В общем…
– Ладно, Наташ. Не извиняйся, – равнодушно проговорила Марина, проходя к своему столу. Сев на стул, прокрутилась вокруг оси, снова развернулась к застывшей посреди кабинета девушке: – Я и без тебя знаю, что она хорошая. И я хорошая. И ты хорошая. Вот и будем дальше жить, все такие хорошие… Давайте, что ли, чаю попьем? Я тортик принесла…
А через два дня они встречали Машку на вокзале – на служебной машине. Лев Борисович расщедрился по такому радостному случаю. Марина стояла у вагона, а Олег продрался сквозь толпу выходящих, чтоб помочь дочери с поклажей. Машка выскочила навстречу матери, кинулась на шею, как юная пантера, с прыжка, чуть не сшибив с ног. Потом запрыгала вокруг нее на твердых мускулистых ногах – в шортах, в бандане с черепом, в черт-те какой майке, и где только она ее выкопала? Марина никак не могла понять, отчего она повизгивает так удивленно. Потом вспомнила – прическа… Она ж не видела ее с этой дурацкой стрижкой вихорками вверх. Наглядевшись и удостоив материнский подвиг оценкой «круто, очень круто, мам», снова принялась обниматься и потом, в машине, зажатая меж родителями на заднем сиденье, все ластилась то к отцу, то к матери, как нагулявшаяся и соскучившаяся по хозяевам кошка. И вдруг замерла, глянув им в лица внимательно, нахмурилась задумчиво: