– Да совсем не буду.
– Слово даешь?
– Даю.
– Ну, в общем… Я тоже решила, что имею право быть этим самым длинноногим фактором. Мам, только я не из всякой там вредности-подлости! Я просто отомстить хотела…
– Господи, дочь… Не много ли в тебе мести умещается? Ты знаешь, какая это опасная штука – месть? Ее только допусти в себя, она все пространство внутри завоевать может, потом обратно себя и не отвоюешь. А ну, давай-ка рассказывай поподробнее, что ты там наворотила…
Диана и сама не ожидала, каким долгим и мучительным получится этот рассказ. И все равно не могла упустить ни одной подробности. Удивительно, как память эти подробности сохранила. Теперь выдает и выдает порциями, черт бы эту память побрал! И в то же время она чувствовала, что оставить в себе ни одной противной подробности, даже самой незначительной, она уже не может. Будто организм взбунтовался разом, поднялся под знамена памяти и начал героическую борьбу за свое самоосвобождение. Наверное, ему очень свобода нужна. Свобода ее, Дианиной, человеческой личности.
– Мам, давай уж я тогда до конца откровенной буду, ладно? – глубоко и легко вздохнув, решилась она еще на одно признание.
– Ну, давай… – испуганно уставилась на дочь Елена. – Давай, если я все это выдержу, конечно. Что-то многовато для одного раза, по-моему…
– Мам, я ведь тебе наврала относительно учебы. Нигде я не учусь. Я даже и на экзамены вступительные не ходила.
– Ох, господи… – вырвался из Елены неожиданный вздох облегчения. – Я уж подумала… Ну, да это – бог с ним. С учебой мы уж с тобой как-нибудь разберемся.
– Да, конечно, разберемся! Я здесь, в своем городе, поступать буду. Следующим летом. Я обязательно поступлю, мам. А туда я больше ни за что не вернусь. Что мне там делать?
– Ну да. Все, что смогла, ты уже сделала. Слава богу, не до конца.
– Мам, ты же обещала… Ты что, все-таки будешь меня презирать, да?
– Нет, не буду. Ты ж моя дочь! Знаешь, как говорят? Прежде чем протянуть палец осуждения в сторону ребенка, разверни его сначала в свою сторону…
– И что это значит?
– А то и значит, что ты ни в чем не виновата. Это значит, что все то же самое, за которое можно осудить, было и во мне. И месть, и ненависть… Было, только я их не чувствовала. Организм заглох на время, не дал почувствовать.
– А теперь?
– А теперь, дочь, все встало на круги своя.
– Это значит, ты отца все-таки любишь?
– Люблю, конечно. Я иначе не умею жить.
Они замолчали, сидели в темной комнате, обнявшись. Фильм по телевизору уже подходил к счастливому и до боли знакомому завершению – слесарь Гоша, запахнувшись в старое пальтецо, колотил почем зря таранькой по газетке, рассказывая благодарным зрителям про порушенные героиней устои семейной жизни. Сейчас, уже совсем скоро, он помчится спасать свою любимую женщину, войдет к ней, побритый и одетый в приличный костюм, чтобы услышать ее сто раз с экрана произнесенное и не перестающее трогать душу: «Боже, как долго я тебя ждала…»
– Мам… Давай спать ложиться. Поздно уже. Мне завтра вставать рано, – задумчиво произнесла Диана, глядя в счастливое и заплаканное лицо экранной героини.
– Зачем тебе рано вставать? Завтра же воскресенье.
– Да мне надо на утренний поезд успеть…
– Но ты же сказала, что не поедешь туда больше!
– Я быстро съезжу, мам. У меня там одно дело осталось несделанным.
– Какое дело?
– Да хорошее, хорошее дело, не волнуйся.
– Что ж, поезжай. Да, кстати, Дианочка! Я ж забыла тебе сказать – недавно Владик звонил. Ну, тот мальчик, с которым ты дружила, помнишь?
– Помню, конечно. Как не помнить… А что ему надо было?
– Да он про тебя все выспрашивал… Где ты, что ты…
– А зачем я ему понадобилась?
– Не знаю. Я ему твой номер телефона дала. И его телефон тоже куда-то записала… Только вспомнить бы, куда я ту бумажку сунула… Ах да, она в вазочке на холодильнике лежит!
– Зачем?! Не надо было! А… когда он звонил?
– Вчера. Он еще сказал, что хочет к тебе поехать. А вдруг он уже уехал, Дианочка? Ты бы позвонила ему сама…
– Ни за что!
Соскочив с дивана, она стремглав пересекла комнату, с шумом открыла дверь на балкон, дрожащими руками схватила пачку сигарет. Потом чертыхнулась тихонько – пустая, зараза! Глубоко вздохнув, она задержала в себе воздух, с силой помотала головой из стороны в сторону, выдохнула и замерла, глядя в темноту.
На улице шел тихий осенний дождь. Не успевшие облететь с высоких тополей листья полоскались под ним едва слышно, принимая последнюю на своем веку плотскую радость. Пусть и холодную, осеннюю. Завтра налетит ветер, и они полетят за ним в небытие – красивые, желтые, чистые…
Отчего-то ей вздохнулось легко – так легко, что голова закружилась неожиданной радостью. Взяв пустую сигаретную обертку, она смяла ее с силой, подняла зажатую в кулачок над головой ладонь – все! Не будет она больше курить. Хватит ерундой заниматься, пора бросать дурные привычки. Жить надо.
– Ты знаешь, я решила бросить курить! – торжественно объявила она матери, войдя в комнату. И, не дожидаясь неминуемого материнского по этому поводу одобрения, тихо добавила: – Куда ты, говоришь, бумажку с его телефоном сунула?
– …Ну что значит – не стоит приезжать, мам? В конце концов, мы не к тебе на пироги собираемся, а к собственному сыну! Я понимаю, понимаю, что очень занят, что перегружен… Да, понимаю… Нет, мама, мы едем. Я прошу тебя – не будем больше это обсуждать! Мы едем!
Таня сидела с ногами в кресле, вся съежившись и напряженно следя глазами за расхаживающим по комнате с прижатой к уху телефонной трубкой Сергеем. Потом поймала себя на том, что еще и мелко-мелко трясет головой, то ли поддерживая решительный тон мужа, то ли мысленно поддакивая произнесенным в трубку словам. И еще подумалось совершенно некстати, что Сергей сейчас очень старается. Даже слишком старается. Для нее, для Тани. Видишь, мол, как я суров со своей матерью! И ничего тут не скажешь – действительно, суров. Раньше он таких ноток в разговоре с мамой-генеральшей и близко себе не позволял. Хочешь не хочешь, а поневоле всплывут в памяти сермяжные Ирины рассуждения про «полезную виноватость»…
– …Да, мама! И Таня со мной приедет конечно же! И будет жить столько, сколько ей понадобится! Да при чем здесь… при чем здесь нормальный уход? Наш сын не инвалид, чтобы ему какой-то особенный уход требовался. Да потому… Просто потому, что она ему мать, и этим все сказано! Да, и бабушка нужна, и дедушка… Но она – мать, и я прошу… Нет, я требую, чтобы вы с отцом с этим обстоятельством считались!
Таня нервно дернула головой, усмехнулась немного вымученно. Нет, это что же у нас с тобой получается, дорогой муж? А раньше ты, выходит, сомневался в наличии этого обстоятельства? Неужели надо действительно пресловутую «виноватость обресть» перед собственной женой, чтобы это обстоятельство законным признать?