– Правда. Зачем мне тебе врать?
– А знаешь, как таких мужиков называют? Которые своим женам никогда не изменяют?
– Знаю. Кретинами их называют. А еще – занудами. Только я не зануда и не кретин, у меня жизненная установка такая.
– Ух ты! Слова-то какие. Установка…
– Да. Установка. Я люблю во всем честность, правду и основательность. Чтобы все было крепко, надежно и именно основательно. Надежная семья, дом-крепость, работа в радость. Что в этом плохого?
– Нет. Ничего плохого, конечно. Только скучно, наверное.
– Мне не скучно. Когда знаешь, ради чего живешь, скучно не бывает.
– А ради чего ты живешь?
– Глупый вопрос… Я живу для своей семьи, для своих детей. Когда растишь детей, скучать некогда. Дети – это твое будущее, это вложение твоих земных трудов. И даже больше – это смысл твоих земных трудов. Разве этого мало?
– Так у тебя же дочь сегодня из дому ушла! Ты же сам говорил!
– Ну, с этим я еще разберусь, когда приеду…
– Да ладно! Ничего ты не разберешься! Ушла и ушла, и тебя не спросила. И нормально, что ушла. Все дети когда-нибудь из дому уходят. И что? Теперь ты ради чего жить станешь?
Вот же поганка какая, прямо ниже пояса вдарила! И вообще, чего это он с ней разоткровенничался? Надо прекращать этот глупый разговор – совсем распоясалась девчонка.
– И чего ты так нахмурился, аж страшно стало, прямо начальник сердитый. Не обижайся – я ж тебе теперь не чужая. Я теперь твоя юная любовница, и ты на меня умиляться должен, а не брови хмурить.
Диана живо сползла с подоконника, на цыпочках пробежала по гостиничному ковру, на ходу торопливо расстегивая пуговицы рубашки, клубочком юркнула под одеяло. Тонкими руками обвила за шею, сунулась холодным носом в предплечье. Сердце тут же дрогнуло, частыми глухими ударами прошлось по всему телу – захотелось сжать ее в руках грубо, с нечеловеческой силой, чтобы захрустели тонкие рыбьи косточки, и зарычать зверем, и захватить в собственность всю, целиком, без остатка – мое…
…И снова они лежали рядом – опустошенные, глухие и немые, выброшенные волной накатившей и отхлынувшей страсти в такое же глухое и немое пространство. И хорошо, и заранее страшно, что такое больше никогда, никогда не повторится. И мысль противная, предательская стучит в голове: может, и права эта девчонка, называя его занудой и кретином? И зря, наверное, он сознательно лишал себя этих грешных удовольствий? Жизнь-то одна…
– Сереж… А хочешь, я тебе тоже ребеночка рожу?
Голос Дианы прозвучал будто из другого пространства, он поначалу и не понял, что этот ее дурацкий вопрос относится именно к нему. Никак не вписывался вопрос в его плавающее расслабленное состояние, врезался в него неприятной бесцеремонностью.
– Что, прямо сейчас будешь рожать или чуть погодишь?
Конечно, грубо это у него сейчас вышло. И слова грубые, и голос жесткий. Он кожей почувствовал, как она вся напряглась обиженно. А что делать, сама виновата! Потому что не надо лезть к мужику со всякими глупостями в такой хороший момент!
– Да ты не злись, Сереж… Чего ты все время на меня злишься?
– Я не злюсь. Просто не надо говорить глупостей. Не люблю ханжеского пустословия, понимаешь?
– А с чего ты взял, что это пустословие? Вот возьму и действительно рожу! Что ты мне, запретишь?
– Прекрати, Диана.
– …И снова у тебя появится смысл земных трудов – нового ребеночка вырастить! Ты же сам только что мне толковал про смысл земных трудов. Вот и получится, что все труды – сначала и смысл – сначала… Хочешь ребеночка, Сереж?
– Хватит, Диана. Уймись. Ты хорошая девочка, но уймись. Не бери на себя слишком много. И не обижайся.
Диана села на постели, заправила свои перышки за уши, склонила над ним лицо. Он глянул осторожно – не было вовсе на ее лице никакой обиженности. Наоборот, оно было открытым и улыбающимся, глаза блестели совершенно детской и чистой нахальностью. Правда, стояло за этой нахальностью еще что-то, похожее на тщательно сокрытую боль. Горестная искорка какая-то. Едва заметная.
– А что? Ты сам посмотри, что у тебя получается… Твои дети выросли и ушли, и задача исполнена, и цель достигнута. Земные труды осуществились и закончились. А дальше что? Нет, тебе определенно нужен второй круг, Сережа.
– Нет, не нужен мне второй круг. А вот поход в сортир определенно нужен. Он мне сейчас просто необходим.
Он ухмыльнулся собственной неуклюжей шутке, бодро подскочил с постели, начал натягивать спортивные штаны с лампасами. Будто без штанов не мог до сортира дойти.
– Ой, как же ты испугался, Сережа… Что, милый, я в самую точку попала, да? Ну, извини… Чем богаты, тем и рады…
Собственное сердитое лицо, когда мыл руки, глянуло на него из туалетного зеркала, и самому вдруг смешно стало. Нет, какова девчонка – такие эмоции из него вытащила! И он тоже хорош – всерьез повелся… Да пусть она лепечет о чем угодно и сколько угодно! И пусть хихикает. Действительно – отчего бы ей и не похихикать? Дело молодое, девчачье, глупое. Не стоит на нее сердиться. В конце концов, он не для этого ее с собой в командировку потащил. Хотя теперь уже и не разберешь, кто из них кого сюда потащил… Надо будет сегодня ее по магазинам отправить – пусть купит себе чего-нибудь красивое. Много-много красивых вещей пусть купит, каких только душа пожелает.
Он бодренько вошел в комнату, неся в голове эту идею и улыбаясь от предвкушения ее радости. Диана сидела на постели в прежней позе, согнув спину и опустив низко голову. Он подошел сзади, обнял, прикоснулся губами к теплой макушке.
– Дианочка, милая… Давай с тобой раз и навсегда договоримся, что подобных разговоров мы больше вести никогда не будем… Хорошо?
– Ну вот… Я ж говорю – ты испугался… – уныло пробормотала она, еще ниже склоняя голову. – Я что, слишком твое самолюбие задела, да? Ты прости меня, Сереж. Я понимаю, что ты очень порядочный. И как человек, и как семьянин. Ты даже суперпорядочный.
– Что ж, спасибо, милая. Приму за комплимент. Спасибо.
– Да на здоровье. А только суперпорядочность – это тоже своего рода комплекс. Он делает мужчин потенциально несчастными, он штампы на них ставит, свободно дышать не дает. Вот ты, как дурак, порядочность свою лелеешь, боишься жену огорчить, а сам…
– Диана!
– Да боишься, боишься! Только ты не очень бойся – рано или поздно это проходит. Рано или поздно любая жена превращается в священную корову. Но этот факт, к сожалению, не исключает нормальных мужских желаний, и они в конце концов берут верх над любой суперпорядочностью. У всех жен суперпорядочных мужиков одна участь, Сережа. Она называется одиночество. Потому что мужчина может и должен, и даже обязан начать все заново, и пойти по второму кругу, а женщина – нет. Ей природой не дано, бабий век короткий. Хотя некоторым теткам везет, им тоже предоставляется шанс начать заново. Но это – не то заново, это уже другое. Это всего лишь жалкая попытка не исчезнуть. И никто в этом не виноват, абсолютно никто. Это такая жизнь, Сережа…