Сплетя пальцы вокруг большой кружки кофе, заботливо подсунутой ей под нос Наташкой, Леся уперла взгляд в яркую картинку календаря, аккуратно пришпиленного к стене над Наташкиной головой. Картинка с изображением набегающих на песок океанских волн и загорелой красоткой на их фоне давно уже намылила глаз, но была до боли привычной, легко приглашала в свою ленивую виртуальную беззаботность. Можно было, например, представить, что она, Леся, и есть та самая красотка, развалившаяся в шезлонге у самой воды. Ума ей, может, и не хватает, а с воображением, по крайней мере, всегда полный порядок был. Теперь, выходит, настало время вставать из шезлонга и убираться из картинки восвояси, уступать место под солнцем Наташке. Жалко. Господи, какая ей глупость лезет в голову – картинку на календаре жалеть…
Видимо, она долго плутала рассудком в этой задумчивости – вдруг почувствовала, что кружка под руками стала совсем холодной. Оторвавшись от картинки, вздохнула, огляделась кругом. Наташка, спрятав кудрявую голову за монитором, сидела, сжавшись мышкой, посапывала слезливым носом. Что ж, собираться надо. Дело сделано, назад уже ничего не воротишь. Ладно, пусть девчонка работает.
Вещей у нее в этом закутке скопилось не так уж много – все вошли в небольшой пакет. Зеркало, расческа, туфли, щипцы для завивки, кружка, тапки-чуни на меху на случай холодов… Вот и все. Осталось присесть на дорожку да с Наташкой попрощаться. Надо бы еще к девчонкам со склада тоже попрощаться зайти. И к фасовщицам. Она с ними дружно жила. О! Вот как раз чьи-то каблуки в сторону их закутка цокают. Наверное, кто-то из девчонок бежит. Прослышали уже про ее подвиг…
Дверь широко распахнулась, и они с Наташкой дружно повернули голову навстречу вошедшей женщине. Лесе женщина была незнакома, и она с удивлением перевела взгляд на Наташку, поскольку та довольно странно то ли вскрикнула, то ли икнула испуганно. И зажала рот ладошкой. И выпучила глаза так, будто ожидала, что вошедшая кинется на нее с кулаками.
– Привет, дочь! Ты чего на меня так уставилась? Я не вовремя, что ли? – хохотнула вошедшая к ним в закуток дама, плюхнувшись на стул перед Наташкиным компьютером. И тут же добавила скороговоркой: – Да я ненадолго, не волнуйся… Вот, ехала мимо, решила посмотреть, как ты на новом месте устроилась… Не ахти, конечно… – провела она быстрым взглядом по серым обшарпанным стенам комнатушки, – бедненько тут у вас, очень бедненько…
– Мам, прекрати… – испуганно просипела Наташка, старательно пряча от Леси лицо за монитором. – Зачем ты вообще приперлась, господи…
– Как это – зачем? Говорю же – посмотреть! Должна же я знать, в каких условиях на сей раз моя дочь трудится! – перевела веселый жизнерадостный взгляд в сторону Леси женщина, будто приглашая ее к разговору. – Кто его знает, сколько этот проклятый кризис продлится? Может, тебе придется здесь долго работать? С местами-то сейчас не ахти…
– Да. Не ахти. В этом вы правы, – холодно и грустно улыбнулась ей Леся. Потом добавила тихо: – И правда, зачем вы вообще сюда приперлись? Я бы ушла и не знала ничего… А так…
– Ничего себе! – возмущенно подпрыгнула на стуле дама, тряхнув круглыми розовыми щечками. – Кто вас вежливости учил, девушка? Что значит – приперлись? Кругом одно хамство! Ладно еще от родной дочери, это можно стерпеть, а от постороннего я не стану!
– Мам, заткнись, а? – то ли проныла, то ли простонала из-за монитора Наташка. – Заткнись, я прошу тебя…
Вздохнув, Леся кинула прощальный взгляд на красотку в шезлонге, потом посидела еще минуту, низко опустив голову и будто ожидая Наташкиных объяснений. Наташка окаменело молчала, поджав губы и низко опустив голову, лишь нервно и часто дергала ногой в модном лаковом сапоге. И мама ее тоже молчала, глядя на дочь потерянно, чувст вуя крайнее той напряжение. В тишине было слышно, как трутся одна о другую джинсовые брючины от производимого Наташкой дерганья, похожего на нервную лихорадку. Лесе даже ее жалко стало – не хотела бы она попасть в такое неудобное положение. И тут же она одернула себя насмешливо – давай-давай, еще раз Наташку пожалей! Ты же у нас добрая-съедобная, так что давай, выдай очередную порцию душевного сочувствия…
Так мама с дочкой и промолчали, плюхаясь в неловкой паузе, пока она вставала, одевалась, брала в руки свои котомки. Открывая дверь, Леся оглянулась на Наташку, ожидая, что она таки поднимет на нее глаза. Нет, не подняла. И впрямь, черт принес так не вовремя Наташкину маму! Как на притчу! Шла бы она сейчас, ругала бы себя за добрый поступок – все бы ей лучше было. По крайней мере, осознание его полезности грело бы душу. А сейчас на душе ничего нет. Пустота. Одураченность. Досада. Изжога. Интересно, как она Ильке объяснит свое увольнение? Господи, а Ритке?!
Зимний день готовился к сумеркам – оплывал под грустной серостью низкого снежного неба. Самое тяжелое время суток, между прочим. Не день и не ночь. Время для самоубийц и отчаявшихся. День кончился, в ночь заползать не хочется. Там еще хуже. Вон трамвай идет – под колеса броситься, что ли?
Она содрогнулась внутри, представив себя кроваво перееханной трамваем. Было в этой картинке, да и в самом содрогании, что-то совсем детское, девчачье, как в стишках-страшилках, которыми они с Веркой увлекались в детстве. Что-то из серии – трамвай переехал отряд октябрят…
Заверещал в кармане куртки мобильник, и она осторожно глянула в окошечко. Ага, Илька звонит. С Риткиного домашнего телефона. Домой пришел из школы, значит. Молодец. Выполняет взятые на себя вчера обязательства. Пришел из школы – звони тетке на работу! Чтоб тетка не волновалась зря.
– Да, Илюш… – ласково проворковала она в трубку. – Ты уже дома, я поняла…
– Лесь, ты только не пугайся, ладно?
– А что такое? – тут же испугалась она. – Что случилось, Илья?
– Да ничего особенного! Говорю же – не пугайся! Я тут подрался немного.
– Ты? Подрался? Не может быть! Ты ж не умеешь!
– Ну, не подрался. Это меня побили… Пусть будет так, какая разница?
– Сильно побили?
– Как тебе сказать… Губу расквасили и еще глаз заплыл, плохо открывается. Фингал порядочный сядет. Так что ты не пугайся, ладно? И еще это… У меня бок сильно болит…
– Я сейчас приеду, Илюш… А завтра в больницу сходим! Надо же рентген сделать. А вдруг у тебя ребро сломано?
– Да зачем, Лесь? Не надо.
– Ладно, я уже в дороге. Намочи пока полотенце холодной водой, приложи к лицу. И жди меня. Я скоро. Горе ты мое луковое.
* * *
Дверь ему открыла домработница Роза – неуклюжая худышка с постоянным румянцем на юных смуглых щечках. Андрей уставился на нее удивленно, будто не узнал, – Розино маленькое личико отдавало зеленой бледностью, глубоко сидящие раскосые глаза припухли от свежих слез. Из кухни доносились громкие голоса – в основном тещенькин, сердито бубукающий, перекрывающий Анькин высокий тенорок.
– Ты чего это, плакала, что ли? – заботливо склонился он к Розе, и она торопливо отвернула лицо в сторону, махнув рукой. – Что случилось, Роза? – требовательно встряхнул он ее за худые плечики.