— Эдвард, я сожалею, но…
Губы у нее дрожали, хотя она старалась говорить спокойно.
— Я должна вам сказать, Эдвард… Я не могу выйти за вас замуж! Мы не будем счастливы…
— Но, Мидж, я уверен, что в Айнсвике…
Она его прервала:
— Но не могу же я, Эдвард, выйти за вас замуж исключительно ради Айнсвика! Вы должны меня понять, Эдвард!
Он вздохнул.
— Да, Мидж, я понимаю, что вы хотите сказать… Наверное, вы правы!
— Вы были добры ко мне, Эдвард, очень, очень добры, но мы не будем счастливы!
У нее была маленькая и туманная надежда, что он будет возражать, попытается убедить ее в том, что она ошибается, но ничего подобного он не сделал. Да, в этот момент Генриетта была между ними!
— Мы не будем счастливы, — тихо повторил он.
Ее сердце сжалось. Она всегда будет любить Эдварда, а он всегда будет любить Генриетту. Как ужасна жизнь, как она отвратительна! Мидж сняла с пальца кольцо и протянула ему.
— Оно очень красивое, Эдвард!
— Я бы предпочел, чтобы вы оставили его у себя, Мидж! Вы бы мне этим доставили удовольствие.
Она покачала головой.
— Нет, Эдвард, это невозможно.
Он печально улыбнулся.
— Это кольцо я никогда никому не отдам, вы должны это знать!
Она улыбнулась ему в ответ. Ей хотелось плакать.
Эркюль Пуаро принимал визит третьей дамы. У него уже побывали Генриетта и Вероника, сейчас в гостиной сидела леди Эндкателл.
Она улыбнулась и, казалось, была в восторге от того, что его видит, Люси была похожа на фею, которая снизошла к простому смертному, и Пуаро спросил себя, как эта женщина, уже не первой молодости, сумела сохранить это магическое очарование, несмотря на белые волосы и морщинки на лице. В ней, казалось, не было ничего земного, она резко отличалась от всех.
— Месье Пуаро, — сказала она кротко очень приятным голосом, — у меня к вам небольшая просьба!
— Я внимательна вас слушаю, дорогая леди.
— Я бы хотела поговорить с вами о докторе Кристоу.
— О докторе Кристоу?
— Да. Мне кажется, что настало время покончить с этой историей. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Не стал бы этого утверждать, мадам!
С восхитительной улыбкой она положила свою маленькую, очень красивую ладонь на руку Пуаро.
Дорогой месье Пуаро, вы прекрасно меня понимаете.
Полиция еще некоторое время будет продолжать искать, кому принадлежат отпечатки пальцев на револьвере, потом они потеряют терпение и перестанут этим заниматься. Но я очень боюсь, что вы, вы не отступите!
— Вы совершенно правы! — сказал Пуаро.
— Я в этом не сомневаюсь и поэтому я здесь! Вы ведь хотите знать правду! Это так?
— Да, я действительно хочу знать правду!
— Я вижу, месье Пуаро, что я выразилась недостаточно понятно! Мне бы очень хотелось узнать, почему вы не хотите отступиться от этого дела. Вы ведь не считаете, что убийцу обязательно нужно повесить? Вы не можете одобрять такой средневековый пережиток, как повешение! Вы просто хотите знать правду! Вот я и хочу вас попросить… И в случае, если вы сочтете себя удовлетворенным…
— Правильно ли я вас понимаю, леди Эндкателл? Вы хотите сообщить мне правду?
Она утвердительно кивнула. Он продолжал настаивать:
— Значит, вы знаете правду?
Она раскрыла большие удивленные глаза.
— Ну да! Конечно! И уже давно! Я хотела бы вам все рассказать, и мы могли бы с вами согласиться… вы и я… что дело полностью закончено.
Она снова ему улыбнулась.
— Решено, месье Пуаро?
Столько очарования было, в ее улыбке, что Пуаро почувствовал огромное желание отказаться от дальнейшего расследования просто потому, что это доставило бы удовольствие леди Эндкателл. Ему потребовалось настоящее усилие, чтобы ответить:
— Нет, мадам, это не решено!
Наступило долгое молчание. Затем леди Эндкателл встала и просто спросила:
— Я спрашиваю вас, месье Пуаро, действительно ли вы себе все представляете? Отдаете ли себе отчет в том, что вы делаете?
Мидж услышала, как открылась дверь — без всякого сомнения, это была дверь комнаты Эдварда. Затем она услышала шаги в коридоре и узнала их — это шел Эдвард. Она зажгла свет и при свете настольной лампы взглянула на часы — было без десяти три. Для чего Эдварду в такое время спускаться по лестнице на первый этаж? Это было странно.
Они все легли спать рано — около половины одиннадцатого. Заснуть она не могла. Она не плакала. Она лежала с широко раскрытыми сухими глазами и слушала, как в гостиной каждые полчаса бьют старинные часы.
Она переживала свое горе. Добровольно и навсегда она лишилась Айнсвика, своего дорогого Айнсвика, который мог бы стать ее домом, если бы она этого захотела. Но лучше остаться одной, лучше вести мрачную и тоскливую жизнь без всякого интереса, чем жить даже в Айнсвике, с Эдвардом и призраком Генриетты. Во время разговора с Эдвардом там, в лесу, она открыла в себе чувство ревности. Между прочим, Эдвард ни разу не сказал, что любит ее. Он говорил о привязанности, о детских воспоминаниях, ни о чем другом… Это она бы еще могла принять. Но можно ли заставить себя жить с человеком, чье сердце принадлежит другой? Жить с Эдвардом, если его мысли всегда будут устремлены к Генриетте?
Но почему он в это время спускается по лестнице? Эта мысль так взволновала Мидж, что она встала. Она накинула халат, взяла карманный фонарик и вышла в коридор. Везде было темно. Мидж нагнулась над перилами лестницы. На первом этаже света тоже нигде не было.
Она спустилась по лестнице. В холле, после некоторого колебания, она включила свет. Везде было тихо. Все двери были закрыты. Где-то же должен быть Эдвард! Где же он?
Вдруг она почувствовала легкий запах газа. Она направилась в сторону чуть приоткрытой двери. В коридоре запах газа был сильнее. Еще сильнее этот запах был в кухне. При свете своего фонарика она увидела Эдварда. Он лежал на полу, засунув голову в газовую печь. Все горелки были открыты.