— Прежде чем прийти сюда, я позаботился об обоих ваших сторожах, да и о служанке тоже.
Мэдди яростно дернула за связывающие ее веревки.
— Если мои люди хотя бы в малейшей степени пострадали, я сообщу обо всем вашему командиру и добьюсь того, чтобы вас повесили, вынули бы у вас внутренности и четвертовали!
— Спокойно. От вас шума больше, чем от хора в…. что это было?
— «Травиата», грубый вы, невоспитанный, отсталый и упрямый армейский мул! Сейчас же меня освободите!
‘Ринг медленно встал и потянулся.
— Будь на моем месте индеец, вы бы уже лишились скальпа, а если бы это был белый, он давно бы уже получил от вас все, что хотел.
— Вы что, хотите меня запугать? Зачем, скажите мне на милость, какому-то индейцу снимать с меня скальп, рискуя тем самым вызвать войну?
‘Ринг присел на край постели.
— Разве вы не слышали, как индейцы насилуют белых женщин, перед красотой которых они не в силах устоять?
— Вы что, читаете только дешевые романы?
Отвернувшись, он вновь глубоко затянулся.
— Вижу, вам кое-что известно об индейцах. Но откуда герцогиня из Ланконии… я не ошибся в названии? Так вот, откуда она может что-нибудь о них знать?
Черта с два она скажет ему правду, решила Мэдди. Ни за что на свете она не доставит этому напыщенному индюку такого удовольствия.
— Вы весьма проницательны, капитан, — проворковала она нежным голоскок? — Дело в том, что один старый траппер — так называли раньше на Западе тех, кто охотился с помощью капканов, — попал в Ланконию и стал жить у нас. Когда я была ребенком, он, качая меня на колене, рассказывал множество удивительных и правдивых историй.
— Поэтому-то вы и приехали сейчас на Запад? Хотите все увидеть собственными глазами?
— О да. А также чтобы петь здесь. Я очень хорошо пою.
Капитан поднялся и направился в другой конец палатки. Воспользовавшись тем, что он не мог ее видеть, Мэдди попыталась освободиться от связывающих ее веревок, но узлы были слишком тугими и сложными.
Он резко обернулся, но она оказалась проворнее, и когда взгляд его упал на нее, она уже спокойно лежала на койке и улыбалась.
— Я уже говорил вам, что, по моему глубокому убеждению, вам не следует ехать на прииски. Старатели — грубый народ, и я боюсь за вас.
«Боишься, что тебе придется последовать туда за мной», — подумала она, продолжая улыбаться.
— Я буду в полной безопасности, так что вы спокойно можете возвращаться в форт. Обещаю написать генералу самое милое письмо на свете. Он чудесный человек.
— Вам это лучше знать. Мэдди с силой стиснула зубы.
— Уверяю вас, сэр, интерес генерала ко мне чисто эстетического свойства.
— Эстетического?
«Да, полуголый ты тупица, — подумала Мэдди, — эстетического». Тем не менее она продолжала улыбаться.
— Я имею в виду мое пение. Генералу нравится, как я пою. Если бы вы были столь любезны и сняли эти веревки, я, может быть, что-нибудь для вас исполнила.
Снисходительная улыбка, появившаяся на его лице при этих словах, вызвала у нее в душе яростный гнев — она прямо-таки кипела от еле сдерживаемого возмущения.
— Опера? — произнес он. — Нет уж, увольте. Она глубоко вздохнула:
— Хорошо, капитан, оставим эти шарады и поговорим наконец откровенно. Вы обвели вокруг пальца моих людей и меня. Вы победили. Итак, чего вы хотите?
— Мне было приказано вас сопровождать, и я намерен выполнить приказ. Если вы, конечно, не захотите прислушаться к доводам разума.
— То есть если я не поступлю так, как вы того желаете? Нет-нет, я не хотела этого сказать, извините. — Мэдди вздохнула. — На свете найдется не так уж много людей, капитан, которые, подобно вам, отказались бы послушать певицу моего уровня. Большинство не настолько… — Она собиралась сказать: тупы, глупы или упрямы, но вовремя опомнилась и закончила: — …безразличны. Им бы понравилось мое пение.
— Прекрасная мысль. Я совсем не против музыки, но…
— Как любезно с вашей стороны. Пропустив мимо ушей эту колкость, он продолжал:
— …но я считаю, что вам следует сейчас возвратиться в Штаты и подождать, пока эта территория не станет более цивилизованной, после чего вы сможете снова приехать сюда и петь сколько душе угодно.
Стараясь успокоиться, Мэдди сделала несколько глубоких вдохов, и когда заговорила вновь, это звучало так, будто она обращается к малому ребенку, причем не очень умному.
— Капитан Монтгомери, возможно, вам и раньше приходилось слышать, что голос певицы не есть нечто неизменное, данное раз и навсегда. Как ни прискорбно об этом говорить, но я не всегда смогу петь. Сейчас мне двадцать пять, и я не достигла еще своей вершины, но я должна петь, пока могу, и я хочу петь для этих бедных одиноких мужчин. И я буду им петь!
— А вы, однако, упрямы.
— Я? Я упряма? Если кто и упрям, так это вы. Вам, кажется, дали ясно понять, что вы здесь не нужны, что вас не желают здесь видеть, и, однако, вы снова явились сюда посреди ночи, чтобы разыгрывать из себя индейца и мучить бедную беззащитную женщину.
С трудом сдерживая улыбку, ‘Ринг присел на край койки и, склонившись над Мэдди, принялся развязывать веревки. Кожа его была очень теплой и такой загорелой, словно, невольно мелькнула у Мэдди мысль, он с утра до ночи ходил в одной набедренной повязке.
Когда руки были развязаны, она села и принялась энергично растирать запястья, внимательно следил за тем, как Монтгомери освобождает от веревок ее ноги. Наконец веревки упали, в тот же миг, с силой толкнув его в грудь обеими руками, Мэдди спрыгнула с койки. Он поймал ее за талию, прежде чем она успела добежать до выхода из палатки, и отнес назад. Несколько мгновений он сердито смотрел на нее сверху вниз, не произнося ни слова, затем спросил:
— У вас есть виски? Думаю, оно мне сейчас совсем не помешает.
— Спаивание индейцев огненной водой запрещено законом.
— Все, хватит. Я сыт по горло вашими остротами.
— Бутылка вон там, в небольшом сундучке. ‘Ринг направился в другой конец палатки, но едва она пошевелилась, как он тут же обернулся. Мэдди встретила его взгляд улыбкой.
Достав из сундучка заодно с бутылью стакан, ‘Ринг налил себе щедрую порцию, залпом осушил стакан и наполнил его снова.
— Итак, выбирайте. Одно из двух — или вы поворачиваете назад, или я сопровождаю вас в качестве эскорта.
— Для меня и то и другое равносильно смерти. Он приподнял одну бровь.
— Мое общество обычно не находят таким уж неприятным, уверяю вас.
— Увольте меня, пожалуйста, от перечисления своих побед. Меня это нисколько не интересует.