– Если бы я хотел убежать, сделал бы это на посту ДПС, – ответил священник, открывая дверцу машины.
– Но сейчас убегать не советую. Это невозможно даже в темноте. И нам лишние хлопоты ни к чему. Джапар, пригляди за батюшкой, – распорядился Илдар.
Похититель, сидевший рядом с отцом Николаем, торопливо выскочил из машины. Ему тоже, наверное, хотелось ноги размять.
Отец Николай дважды обошел вокруг внедорожника, даже поприседал, придерживая обеими руками полы своей рясы, и вдруг увидел вдалеке свет фонарика. Кто-то спускался пешком с горы. Священник остановился, понимая, что это, вероятно, тот человек, которого они все ждут. Так и оказалось. Вскоре в свете фар остановились два человека. Первый держался важно – мужчина средних лет с аккуратной бородой и властным взглядом, второй – маленький человечек с узкими и покатыми плечами, с которых постоянно сваливался ремень автомата. По крайней мере, за минуту, что отец Николай наблюдал за ними, маленький человечек дважды поправлял ремень, а потом вообще перебросил с плеча на плечо.
– Эй, батюшка! – позвал священника Илдар. – Подойдите к нам.
Иерей подошел, молча разглядывая пришедших.
– Вот он, значит, какой... – сказал властный мужчина. – Я – имам Гаджи-Магомед Меджидов. Тебя привезли сюда по моему требованию.
– Меня зовут отец Николай.
– Ну ладно, пойдем, отец Николай, в дом. Там уже ждут. Очень ждут. – И первым пошел к высокому крыльцу.
Дверь открылась сразу. Местный охранник Дауд услужливо придержал ее, впуская входящих. Но вошли только имам Меджидов и отец Николай, прочие остались во дворе. Дауд по длинному коридору довел вошедших до комнаты, отодвинул засов и распахнул дверь. В большой комнате, как показалось после уличной темноты, было светло, несмотря на то, что горела только одна лампочка слабого накала.
Первым за порог шагнул отец Николай. Слегка поклонился, перекрестился и сказал:
– Здравствуйте. Мир вам, братья...
– И тебе мир, – за всех сказал высокий священник, стоящий впереди, и протянул руку для рукопожатия. – Я – протоиерей Иннокентий. С остальными познакомишься.
– А я – иерей Николай Николаев, собрат ваш по несчастью, вернее, последний из собратьев. Седьмой...
– Ну что, все в сборе, отец Иннокентий, – сказал Гаджи-Магомед. – Дашь мне ответ?
– Мы еще не имели возможности поговорить с нашим новым собратом. Я скажу тебе утром. Приходи утром.
Отец Иннокентий держался так спокойно и величественно, что Гаджи-Магомед даже позавидовал его спокойствию. Сам он, хотя признаться в этом мог только себе одному, нервничал. Да и как не будешь нервничать, если взялся за дело, которое всю твою дальнейшую судьбу перевернет.
– Пусть будет так. Я загляну к вам после утренней молитвы. Если договоритесь, молебен начнется в субботу, послезавтра. Готовьтесь. Если не договоритесь, молебна не будет вообще, а вы можете друг друга исповедовать и причащать, если найдете чем. Тогда в субботу вас расстреляют...
Слова имама звучали раздраженно и сердито, хотя это раздражение было больше наигранным, нежели настоящим. Скрывать свои настоящие чувства Гаджи-Магомед всегда умел, а раздражение показывать любил. Знал, что его окружение побаивается, когда он раздражен. А Гаджи-Магомеду нравилось, когда его побаиваются. Побаиваются, значит, уважают.
* * *
– И чем, вы предполагаете, это все закончится? – спросил отец Николай, когда ему рассказали о планах имама Меджидова относительно молебна.
– Не думаю, что для нас это закончится чем-то хорошим, – ответил отец Иннокентий. – Нас здесь по большому счету не для молитвы собрали.
– Это понятно, – согласился иерей. – Гаджи-Магомед – так, кажется, он представился – не стал бы все это затевать, если бы настолько доверял своему Аллаху. Такие люди, как он, больше себе доверяют. Вы в глаза ему посмотрите, и все станет ясно. Там только жажда власти, и больше ничего.
– Еще доминантность, как у собаки, которая нас охраняет. Гаджи-Магомед хочет везде быть первым и главным. Он бывший борец-вольник, мастер спорта международного класса. Привык на ковре к победе стремиться, и теперь стремится к тому же. Это у него в характере; ему самому с собой трудно бороться, хотя в исламе это так же не поощряется, как и в христианстве.
– Гордыня – тяжкий грех, – согласился отец Николай. Худший из грехов, потому что все остальные из него вытекают. А имам хочет добиться победы любой ценой. И сам платить за нее будет, а не на Аллаха надеяться.
– Значит, жить нам всем осталось семь дней, – сделал вывод один из священников, отец Василий. – Насколько я помню, Гаджи-Магомед предлагает нам молиться за торжество православия и, прошу обратить особое внимание, за собственное спасение. Которого он, разумеется, постарается не допустить. Пройдут семь дней в молитве, и нас расстреляют. А нашим противникам, своим односельчанам, имам скажет, что мы спасение вымолить не сумели, значит, ислам сильнее христианства. Он именно это и желает доказать.
– Глупо, – ответил протоиерей. – Среди мусульман тоже есть умные и образованные люди, которые такое доказательство принять не захотят. Они понимают, что Бог вмешивается в человеческие дела только в исключительных случаях. Иначе не было бы в обществе ни войн, ни даже драк. Но Господь дает человеку право выбора...
– Вот Гаджи-Магомед и выбрал, – констатировал отец Николай. – Только я сомневаюсь относительно расстрела. Слишком явно и грубо. Что-то другое придумает, он показался мне достаточно хитрым.
– Что другое можно придумать? – пожал плечами отец Иннокентий. – Затравить нас собаками? Как древних христиан в Риме травили львами и леопардами? Это ничем не лучше расстрела. Только для наблюдающих, может быть, интереснее, хотя тоже не для всех, надеюсь.
– Ему бы какой-нибудь природный катаклизм придумать... – продолжал размышлять отец Василий. – Или самому что-то сотворить.
– На это у него, мне кажется, ума не хватит, – оценил способности имама протоиерей. – Природные катаклизмы делать непросто. Будь сейчас период гроз, я бы мог предположить, что он возвел над домом громоотвод, от него протянул провода под дом и подложил взрывчатку. Но в это время года гроз не бывает. Сели и наводнения, какие-нибудь лавины с камнепадами тоже исключаются, потому что здесь и другие люди живут. Имам ведь для них старается и их вместе с нами уничтожать не будет. Что еще может быть?
Все священники, задумавшись, молчали.
– В любом случае у нас неделя в запасе, – сказал отец Иннокентий. – За неделю мы должны понять, что придумал Гаджи-Магомед. И будем молиться, чтобы Господь вразумил нас.
– А что нам остается, кроме молитвы? – скорее у самого себя, чем у других, спросил отец Василий. – Будем молить Господа о спасении, как того и просит этот тип. Боюсь только, что молиться нам, грешным, придется о спасении души, а не тела, потому что о спасении тела в нашем положении просить бесполезно.