– Терпеть не могу очереди! – заявила Ника, – к тому же до восемнадцати лет вход бесплатный.
Она потащила меня внутрь музея.
Ну, не знаю... Наверное, все эти картины, скульптуры, коллекции королей разных веков, искусство древних стран и религий, Венеры и Афины с отбитыми руками и носами кому-то показались бы божественными. Кому-то, кто разбирается. Мы как-то быстро заскучали.
– Давай найдем какие-нибудь знаковые вещи, – предложила Ника, заглянув в путеводитель «Американцы в Париже», но и у «знаковых вещей» нас ожидало разочарование – ненавистные Нике очереди, у которых не было не хвостов, ни начал.
Добила нас «Мона Лиза». Она была окружена настолько плотным кольцом японцев, что приблизиться не получалось ближе чем на пять метров. Ну и зачем, спрашивается, мы приехали в Лувр? На youtube.com и то можно было поближе в каком-нибудь ролике все посмотреть. Один из японцев все пытался выбрать получше ракурс, пятился и в конце концов наступил мне на ногу.
– Sorry! – подпрыгнул он и поклонился.
– Ий, – ответила я.
– Нихонго ханасимаска? – обрадовался японец.
– Типа, говорю ли я по-японски, – объяснила я Нике, потом покачала головой, ткнула себя пальцем в грудь и сказала:
– Манга отаку. Аниме отаку.
– Отаку? – спросила Ника. – Фанат, что ли?
Я кивнула и добавила:
– Миядзаки.
– Миядзаки-сан! – обрадовался японец и сфотографировал нас с Никой на мобильный.
Вместо «Моны Лизы», как я поняла.
– Хорошая, кстати, идея, – пробормотала я, когда он наконец откланялся, и тоже достала мобильный.
– Ботанику пишешь? – спросила Ника, усаживаясь на скамью.
– Угадала, – кивнула я и показала эсэмэс: «Мы в Лувре, и нам скучно. Мы дуры?»
Ботаник ответил незамедлительно. «Зачем вы вообще туда пошли? Езжайте в д’Орсе! Там же импрессионисты! Зарядитесь настроением!
– Мне не хватает Ботаника, – сказала Ника, – а в д’Орсе неохота. Там очередь будет. Может, пора уже пообедать?
– Мне его тоже не хватает, Ботаника. А в д’Орсе вряд ли будет очередь. Смотри, какие тучи, сейчас дождь пойдет.
– А насчет ланча?
– Спросил человек, слопавший три багета!
– О’кей-о’кей, – проворчала Ника. – Какое счастье, что в Париже на каждом углу киоски с едой! А то я с тобой никогда не получу роль толстушки!
Японцы образовали уже новый круг, оттеснив нас от «Моны Лизы» еще на два метра, и нам пришлось столько раз извиниться, что в конце концов даже Ника выучила это бодрое японское «Гомен кудасай!», то есть «Простите, пожалуйста!».
Бросив прощальный взгляд на пирамиду, я подумала, что мне не хватает Ботаника не только потому, что он наверняка устроил бы для нас замечательную экскурсию по Лувру (так и слышу его бодрый голос: «После пожара и разрушения Тюильри, произошедших при осаде Парижской коммуны в мае 1871 года, Лувр приобрел современный вид»), а еще и потому, что Серега никогда не унывает. Так что оптимист сейчас не помешал бы двум барышням, каждая из которых так и норовит поддаться мрачному настроению.
Мы пересекли Сену по мосту Рояль и подошли к музею д’Орсе, в котором в основном выставляются картины импрессионистов. Как назло, никаких киосков нам по дороге не попалось (кроме одного, за которым стоял парень в грязно-белых рукавицах с обрезанными пальцами и торговал вареной кукурузой, при виде которой Ника только сморщила нос).
– Ничего! – подбодрила ее я, перебегая рядом дорогу, – может, там внутри будет кафе? Наверняка будет!
Однако у музея д’Орсе нас ждало кое-что ужасное. Очередь. Да не простая, а змейкой в пять колен!
– Пошли отсюда!
– Нет, Ника! Давай хоть немного прикоснемся к прекрасному!
– Давай! Для этого надо ехать на шопинг в галери Лафайет!
– Пожалуйста, хани! – взмолилась я, потому что краем глаза засекла на тумбе афишу с репродукцией Моне «Тюльпаны Голландии», и мои ноги теперь отказывались идти куда-либо еще (тем более на шопинг!). – Ника, мне кажется, нас ждет там сюрприз!
– Только если шоколадный торт из пяти слоев, – мрачно сказала Ника, становясь в хвост очереди. – Нет, ну скажи, я хоть немного потолстела?
– Да, – соврала я, лишь бы она никуда не сбегала.
– Врешь, – вздохнула Ника и покосилась на двух мексиканцев, которые сразу заняли место за нами.
Она с интересом рассматривала их темные вязаные пончо, а они – ее беретик, а потом мексиканцы вдруг достали зонты. И все в очереди достали зонты: розовые, зеленые, прозрачные с кошачьими ушками, огромные зонты с деревянными ручками и логотипами отелей на болоньевой поверхности. И как только все достали зонты, хлынул дождь, словно из поливальной машины. У нас не было никакого зонта. То есть у меня был капюшон, а вот у Ники...
– Хани! Харри ап!
– Ника! Я тебя умоляю! Это же импрессионисты!
– А это – я!
Я посмотрела на огромные клубы туч, нависшие над музеем, и подумала, что если есть там любое божество, отвечающее за дождь, пусть оно выключит свою поливальную машину и даст мне возможность разбудить внутреннего художника, который заснул во мне крепким сном с тех пор, как меня бросил Зет.
И вдруг кто-то потянул меня за рукав.
– Мисс! Мисс! АмбреллА! АмбреллА!
Это был высокий худощавый индиец с замученным взглядом. На руке у него болтались «амбреллА», то есть зонтики, а у самого на голове был завязан прозрачный пластиковый пакет.
Но как же я была рада этому смуглому, какому-то засушенному дядьке с пакетом на голове!
– Two, – выпалила я, протягивая деньги, – please! Thank you! [40]
– Еще скажи «I love you!», «Marry me!» [41] , – буркнула Ника, снова становясь в очередь и принимая от меня маленький черный зонтик. – Вот папе подарочек из Парижа привезешь! Живого индийца с зонтиками!
Индиец еще долго бродил среди людей, стоящих в очереди, заунывным голосом выкрикивал эти свои: «АмбреллА, амбреллА». Ника умудрилась зацепиться ногой о заборчик, который отгораживал друг от друга разные колена очереди, и слегка покарябала свою черную балетку. Но очередь все-таки двигалась довольно бодро, и в конце концов мы достигли билетной кассы, а пока стояли за билетами, я слегка улучшила настроение Ники, закрасив черным маркером царапину на ее туфле. А потом... Потом я провалилась в другой мир.
Это действительно был другой мир. Мир талантливых людей, которые зарисовали жизнь вокруг себя так, что каждая картина казалась отдельным волшебным миром, в который хотелось нырнуть и не выныривать.