Она по-прежнему сидела, опустив лицо. Грудь под черным школьным фартуком быстро поднималась и опускалась – пришлось напомнить себе: в глаза смотреть, не на сиськи.
– Ты прости меня, – тихо сказала королева класса. – Это я во всем виновата. Из-за меня ты чуть не погиб. Надо было на Петьку, дурака, не орать, а сразу за тобой погнать. Чтоб извинился, привел назад. Он перехватил бы тебя у автобусной остановки, и ничего бы не случилось.
– А он ходил за мной? – удивился Роб.
– Да. Но ты уже уехал. Ведь, наверно, минут десять прошло.
Вот в чем дело, сообразил Роб. Я на остановке не десять минут, а больше получаса торчал. Значит, Солнцев меня видел, но звать назад не стал. И теперь психует, заметил я его тогда или нет. Ведь получается, что это я из-за него на дачу не вернулся и в катастрофу попал. И это всё, из-за чего он трясется? Выходит, слабак Петька. То-то у него голос такой хлипкий.
– Прости меня, ладно? – повторила Регинка. – Ну пожалуйста.
Наконец подняла глаза, на ресницах посверкивали хрусталем две слезинки. Нет, не хрусталем – изумрудинками.
«Пойдет звонить, что его с дачи выгнали. Или еще хуже – затравили. Нет, не будет звонить. Он треснутый», – сказал незнакомый женский голос – не злой, не добрый, а самый что ни на есть обыкновенный, скучноватый.
Роб нахмурился: что такое «треснутый»? А, в смысле втрескался в нее. Такое у Регинки, значит, словечко для учета поклонников.
– Я и в самом деле чуть не погиб из-за тебя, – строго сказал он. – И ты это отлично знаешь. Нам есть о чем поговорить.
Регинкины мысли запрыгали в панике: «Папа! Нехорошо. По шерстке. Не здесь! Ирка!»
Последнее несомненно относилось к Ирке Сапрыкиной, которая как раз сунула в дверь любопытную физиономию.
– Давай после уроков встретимся, – тихонько, чтоб не услышала Ирка, проговорила Регина. – Знаешь, где? – Она на секунду замолчала, глядя в сторону. «Интимчик, ля-ля, мур-мур, за ушком, как шелковый». – В химлаборатории, у меня ключ.
– Ладно.
Регина всё косилась на Сапрыкину, и дальнейших ее мыслей он уже не слышал. Да тут и музыка в голове вмазала такой туш, такой марш Мендельсона, что Роб на время оглох, не веря своему счастью.
Да мог ли он раньше о таком даже мечтать? Тет-а-тет с самой Регинкой Кирпиченко! С обещанием «интимчика» и «мур-мура»!
Ах, какие чудесные возможности открывал перед ним Дар!
Ключом от лаборатории Регинка владела на совершенно законных основаниях – как председатель школьного клуба «Юный химик».
Каморка, все стены которой были заставлены шкафами с колбами, ретортами, пробирками и прочими склянками, находилась на последнем этаже, рядом с актовым залом. Для свидания место просто супер.
После шестого урока, когда школа опустела, Роб с отчаянно колотящимся сердцем поднялся по лестнице, проскользнул мимо полуоткрытой двери зала, где репетировал вокально-инструментальный ансамбль «Школьные годы».
– Раз-два, раз-два, – донесся гулкий микрофонный голос. – Поехали. «Когда уйдем со школьного двора под звуки нестареющего ва-альса, учитель нас проводит до угла…»
Роб болезненно поморщился, особенно когда завизжала электрогитара. Даже заткнул уши – плохо стал переносить всякую музыку кроме своей собственной. Тем более что внутренний оркестр в данный момент исполнял для единственного слушателя что-то многообещающее и томное, с восточными подвываниями.
Тук-тук-тук, тихонько постучал влюбленный десятиклассник в дверь лаборатории.
Легкие шаги, поворот ключа. Шепот: «Давай, входи скорей».
Неожиданность номер раз: впустив Роба и заперев дверь, Регинка отошла к окну и отвернулась. Как, спрашивается, ей в мысли заглядывать?
Пришлось начинать наугад, что называется на таланте.
– Я всё время о тебе думал, – начал Роб тихо, проникновенно. – Даже когда в реанимации лежал, под капельницей. Как ты могла? Я ведь тогда с дачи ушел не потому что обиделся. Просто противно стало. Петька, инфузория одноклеточная, сморозил пошлость, и все обрадовались, заржали. Все-то ладно, плевать мне на них, но ты, ты ведь тоже улыбнулась! Почему? Ты же не такая, как они. Не пошлая.
Говоря всё это, он пристроился сбоку от нее. Ждал, когда посмотрит.
Наконец дождался.
Взглянула искоса, всего на секунду, и снова повернулась профилем, но хватило и секунды.
«Хороший, умный и треснутый по полной. Жалко, шульдик», – услышал Дарновский.
Смешался. Что такое «шульдик»?
Напрягся, чтобы не упустить гаснущий голос. Разобрал еще вот что: «Если б не прыщи на лбу. И очки конечно – кошмар».
С прыщами он поделать ничего не мог, а очки снял, потер рукой (той самой что на черной перевязи) веки – устало так, печально. Красивый жест, в кино видел. Заодно растрепал волосы, чтоб опустились на лоб, прикрыли следы чрезмерной активности сальных желез.
И помогло!
Когда Регинка взглянула на него во второй раз, Роб услышал: «Вообще-то он ничего. Глаза печальные. Ресницы».
Тут Дарновский допустил ошибку – просиял улыбкой. И Регинка сразу чуть-чуть отодвинулась. «Сейчас. Слюнявыми губами».
Ах так?
Он нарочно запыхтел, придвинулся ближе, будто и в самом деле собрался чмокнуть ее в щеку. На самом деле Роб только что сделал важное открытие: после второго соприкосновения взглядами он поймал ее внутренний голос цепче, и теперь тот уже не умолкал, хотя Регинка на поклонника больше не смотрела. Оказывается, на мысли собеседника можно настраиваться, как на радиоволну? Интересно!
«Но чтоб без обид. Типа ты классный, но не в моем духе. Нет: ты классный, но не это, а друг. Точно, что-нибудь про дружбу…»
– Это что, карбонат натрия? – спросил Дарновский, заинтересованно разглядывая банку с какой-то синеватой дрянью.
– Нет, это кристаллы сульфата меди. «Ура, без поцелуйчиков. Хотя чего это он?»
Отлично: она испытывает не только облегчение, но и разочарование. Самолюбие задето. Так держать.
Он отодвинулся, но не резко, а потихоньку, чтоб не соскочить с волны.