Ледяной туман закружился внутри Чарли.
– А… кто-нибудь… хоть когда-то… видел его… раньше?
– Нет. Спустя примерно год я ездила повидать одного из спиритуалистов… какого-то медиума… только ничего не прояснилось. Я-то надеялась узнать, не хотел ли он сказать мне чего-нибудь. – Заглотнув новую порцию джина, она продолжала: – Вчерашняя гроза… Возможно, это имеет отношение к атмосферным явлениям… И все-таки это очень хорошо, что на нашей улочке появилась молодая кровь, – сказала она, пытаясь сдержать слезы и улыбнуться. – В ближайшее воскресенье у нас состоится благотворительный матч по крикету. Как вы считаете, вы не смогли бы испечь пару кексов?
– Да, разумеется.
Чарли хотелось продолжить разговор о муже миссис Леттерс, но она не могла придумать, что бы такое сказать.
– Успели вы познакомиться с кем-нибудь еще с нашей улочки?
– В общем, да.
– В том довольно вульгарном доме, наверху, живет очаровательная пара – Джулиан и Зоэ Гарфилд-Хэмпсен. И Хью Боксер, мой сосед, вон в том амбаре. Он славный. Замечательный мужчина, только немного чокнутый. – Она слегка постучала себя по голове. – Все эти университетские профессора такие. Он проводит половину времени, блуждая по окрестностям с парой каких-то вешалок и высматривая границы между лугами или какой-нибудь мусор. Ваше здоровье!
И она осушила свой бокал.
– У вас тут милые картины, – сказала Чарли, чтобы заполнить молчание.
– Среди них есть работы моего мужа. Он любил этот уголок земли и много писал в здешних краях.
– Так вот почему они показались мне знакомыми.
– Есть одна, наверху, которая должна вас заинтересовать. Я принесу ее сию минуту. Это очень милый вид Элмвуд-Милла.
Она рассматривала бокал, мигая крабьими глазками.
– А вы знали Нэнси Делвин? – спросила Чарли.
– Совсем нет.
– Отчего она умерла?
– От паралича.
– Она долго пробыла в больнице?
– В какой больнице, дорогая? – Старуха посмотрела на нее. – Это случилось в доме. Я и нашла ее. В кухне.
Мысли Чарли заметались. Она вспомнила эту уклончивость агента по продаже недвижимости. «Здесь? В этом вот доме?» И голос мистера Бадли: «О нет, не думаю».
– Она была замужем?
Виола Леттерс встала, как показалось Чарли, довольно поспешно.
– Могу я вам подлить?
– Нет, спасибо. Я еще должна…
Старуха забрала рюмку из ее рук.
– Да вы нисколько от этого не опьянеете, ничуточки.
До краев наполнив рюмку, она поставила ее перед Чарли и снова направилась к шкафчику. Молодая женщина в ужасе уставилась на рюмку.
– В самом деле, не много ли… Спасибо. – Чарли определенно чувствовала себя пьяной.
– Дик любил сельскую местность. По правде говоря, он был довольно чувствительным стариканом, хотя обычно говорили, что на флоте он был жестким. Я схожу и принесу картину.
Чарли слышала, как она тащится наверх по лестнице, а потом ее шаги по полу наверху. Снова затявкал терьер, жалуясь, что его забыли, теперь уже более чем сердито. Чарли подумала о человеке на фотографии и о том, вчерашнем, которого она встретила на тропинке.
Попросту посмеявшись над ней, Том скажет то, что и она сама говорила Виоле Леттерс: мол, неверно поняла, что ей сказал мужчина. Но в глубине души она знала, что не ошиблась. Ни с фамилией Леттерс, ни с часами, ни с адресом…
О той жевательной резинке она Тому не рассказывала, зная, что он будет насмешничать еще больше.
Держа в руке небольшую картину в рамке, Виола Леттерс вернулась в комнату.
– Вот она.
Чарли взяла картину. Написанный маслом пейзаж Элмвуд-Милла, из-за моста, был выполнен великолепно, а детали – просто безупречны. Чарли изучала дом и мельницу, заметив, что ее крыша тогда была в лучшем состоянии. Внезапно картина стала неясной, и Чарли прищурила глаза, пытаясь сосредоточиться. Что-то в ней было неправильным, странным, другим…
– Когда он написал ее? – спросила она дрожащим голосом.
– Бог мой, о чем вы спрашиваете! Он умер в пятьдесят третьем, так что, разумеется, до этого. До пожара.
Чарли всматривалась, руки ее так тряслись, что картина прыгала у нее перед глазами. Пытаясь успокоиться, сосредоточиться, она поднесла картину поближе к лицу и всмотрелась в участок земли позади амбара, на другой стороне мельничного лотка, на полпути к берегу. Большой красивый конный двор.
Тот самый конный двор, которого и не хватало.
Белдэйл-авеню напомнила о той улице в Финчли, где прошло ее раннее детство, до того как умер ее приемный отец и им пришлось переехать. Тихий закоулок Южного Лондона с непритязательными, построенными вплотную домами из сцементированной гальки. Чистенько. Аккуратно. Двое грузчиков сгружают новую стиральную машину из желтого фургончика. Какая-то мамаша толкает перед собой коляску с ребенком. Трое детишек гоняются друг за другом по мостовой на велосипедах с моторчиками.
Чарли удивилась заурядности увиденного, она ожидала чего-то другого, хотя и не знала, чего именно. Наверное, чего-то более загадочного, зловещего…
У дома номер тридцать девять были стены густо-коричневого цвета, внушительные двойные стекла и чопорный аккуратный садик перед входом, над которым возвышался керамический гномик с ухмылкой нашкодившего ребенка на лице. Рядом с домом стоял старый представительный автомобиль с просевшими рессорами и заклеенным выцветшими флажками английских графств задним окном.
Продираясь сквозь потоки уличного движения, Чарли сердилась на себя за приезд в Лондон. Она припарковала свой «ситроен» на теневой стороне улицы и заперла, оставив окна открытыми, а крышу – полуоткинутой назад для Бена, который лаял, протестуя, что его покидают.
Тома так и не взволновала история с мужем миссис Леттерс, как, впрочем, и все остальное. Чарли, мол, ошиблась насчет имени мужчины, Виола Леттерс приняла желаемое за действительное, сходство же со старой выцветшей фотографией просто кажущееся.
«Призраки незаметно скользят по коридорам домов поздно ночью, звеня цепями, – сказал Том. – Они не слоняются по подлеску в одиннадцать часов утра с рыболовными удочками».
В равной степени скептически отнесся он и к конюшням. «При всех старых домах были конюшни», – сказал он. Они вполне могли быть и в Элмвуд-Милле.
В конце каждой недели Чарли с Томом работали по дому вместе. В будни они закончили обдирать стены в спальне и решили, в какой цвет их лучше покрасить. Том предпочитал голубой цвет в духе фарфора Веджвуд, а Чарли считала, что зимой от них будет веять холодом. Сойдясь на цвете магнолии, они принялись за самую большую из гостевых комнат, бывшую мастерскую Нэнси Делвин, а теперь – кабинет Тома. Внизу они оставили все как есть, пока не пройдет вечеринка по случаю дня рождения Тома.