– Давай-ка сходим в смотровую комнату и поработаем с тестами. – Он вышел из-за письменного стола и положил руку ей на плечо. – Что-нибудь случилось, Чарли? У тебя на шее скверные отметины.
– О… – Она пожала плечами. – Это я стукнулась… о багажник машины… Распаковывала кое-какое барахло, а крышка сорвалась – и…
Он мягко стиснул ее плечо.
– Ведь ты бы рассказала мне, если бы что-нибудь было не так, правда?
Чарли кивнула, не в состоянии посмотреть ему в лицо, не в состоянии говорить, боясь разразиться слезами. Ощущая его взгляд на своей шее, она чувствовала себя так, будто он исследовал отметины своими пальцами.
Следуя за Эрнестом Джиббоном наверх, Чарли едва волочила ноги по скрипучим ступенькам, пахнувшим вареной капустой и душистым освежителем воздуха. Она смотрела на знакомые стены с пейзажами Швейцарии, пока он приостановился, переводя дух, на площадке второго этажа.
Кожа лица его сегодня была особенно дряблой, а глаза за толстыми стеклами очков глубже погрузились в глазницы. Он дышал короткими одышливыми глотками, словно проколотый мячик. Подойдя к комнате матери, он легонько постучал в дверь.
– У меня тут пациент, мама. Я там оставил обед и запер входную дверь.
Они прошли дальше наверх, и Чарли легла на кушетку в мансарде. Над ней возвышался микрофон.
– Спасибо, что приняли меня так быстро, – сказала она.
Он опустился в кресло и, наклонившись, осмотрел записывающую аппаратуру. Потом записал для пробы голос Чарли и тут же его прослушал.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он.
– Неважно.
– Вы не ощущаете себя готовой пройти через это… до самого конца?
– Мне это необходимо.
– Да. Это уж точно. – Он посмотрел на нее так, как будто знал, что произошло. – Вам придется проявить силу. Раньше, когда вы начинали кричать, я всегда вытаскивал вас оттуда. На этот раз я не стану этого делать. Вас это устраивает?
Она куснула кожу над ногтем и почувствовала в горле какой-то ком.
Джиббон выключил верхний свет.
Остановившись, разгоряченная, уставшая и испытывающая жажду после долгого путешествия, она прислонилась к кирпичным перилам ревущей запруды и посмотрела вниз, на дом в ложбине, в сотне ярдов от нее. Дом женщины, которая разрушила ее жизнь.
Отерев пот с бровей, она наслаждалась прохладными снопами брызг, поднимавшимися от запруды. Одновременно затуманенным слезами взглядом рыскала по поместью в поисках признаков жизни. Она смотрела на водяную мельницу, которой не пользовались, на конюшни, искоса взглянула на амбар с безмолвной, пустой собачьей конурой снаружи и с медным кольцом около нее.
Черный спортивный автомобиль стоял на подъездной дорожке. Хорошо. Значит, он здесь. Где-то рядом. Она скользнула рукой в сумочку и потрогала холодное стальное лезвие ножа.
Поговорить. Просто хочу поговорить. Только и всего.
Она снова пристально посмотрела на дом, ища движения в разделенных перегородками окнах, какие-нибудь лица, хоть шевеление занавески…
– Вы узнаете место, где находитесь? – услышала она чей-то ровный отдаленный голос.
Лучи садящегося прямо позади дома солнца жалили ее глаза, мешая смотреть, отбрасывая в ее сторону длинные черные тени вверх по берегу.
– Вы в том же самом месте, что и раньше? – Голос был слабым, вроде отдаленного эха.
Рассеянно размышляя, откуда он исходит, она медленно проходила через столбы ворот, вступая на хрустящий гравий дорожки. Ребенок внутри нее больно колотился ножками, ощущая ее страх, будто пытался предостеречь ее, просил не ходить дальше… Она прижала руку к своему большому животу и легонько пошлепала его.
– Все хорошо, – сказала она. – Поговорить. Просто хочу поговорить. Только и всего.
Она остановилась у нижней ступеньки, ведущей к парадной двери, и тыльной стороной ладони вытерла со лба пот. Отсюда дом казался куда больше, куда непристойнее. Поочередно она осмотрела каждое из маленьких темных окон, пытаясь уловить какой-нибудь звук в недвижном воздухе теплого вечера, который не был бы ее собственным натужным дыханием или ревом воды.
Она кинула взгляд через мельничный лоток на конюшне и дальше – на амбар, на мельницу, снова на автомобиль. Взлетел ввысь дрозд с извивающимся в клюве червяком. Послышался отдаленный хлопок выстрела дробовика, потом еще один, блеяние овцы и лай собаки.
Поднявшись по ступенькам до входной двери, она приостановилась, нервно разглядывая сверкающую львиную голову на дверном кольце, которая угрожающе и свирепо смотрела на нее. Толчком она распахнула слегка приоткрытую дверь, всматриваясь в прихожую.
Ничто не говорило о чьем-либо присутствии. Поколебавшись, она вошла в дом. Из зеркала на стене, украшенного блестками, ее затененное отражение отвечало пристальным взглядом сквозь мрак. Впереди поднималась лестница, рядом с ней шел коридор с дверями по обе стороны. Запах полированной мебели и крепких мускусных духов создавал в доме неприятную атмосферу женственности и элегантности.
Сверху донесся крик, и она замерла. Добрую минуту стояла она в молчании, но так ничего и не услышала, кроме тиканья часов и собственного натужного дыхания. Слева от себя она подняла железную рукоятку дверной защелки.
Комната оказалась пустой. Рассеянные лучи уходящего солнечного света сквозь высокие застекленные окна-двери омывали интерьер мягкого персикового цвета. Здесь было так роскошно, так прекрасно, что это едва не заставило ее повернуться и выбежать вон. Великолепная мебель в грациозном довоенном стиле модерн, картины на стенах, изображавшие главным образом элегантных женщин в роскошных одеждах, – чужой и недоступный для нее мир.
Над пустым камином, на полке угрожающе ухмылялся бронзовый бюст какого-то придворного шута, будто подстрекая ее повернуться к дивану и посмотреть на вмятины в округлых диванных подушках. Казалось, что шут смеется над ней.
Потом она заметила блокнот на письменном столе с записью, сделанной крупным небрежным почерком черными чернилами:
«Гектор и Дафна, коктейли 20-го авг.?»
Ну и корова! Собирается на вечеринку, а ей приходится… Почерк был знакомым. Она видела его раньше.
– Это женский почерк? – спросил все тот же отдаленный голос. – Вы можете прочесть мне, что там написано?
Она прошла через холл, по темному коридору, в кухню с красивым коричневым линолеумом на полу, ярко-желтыми стенами и с газовой плитой, выложенной кафелем. На столе лежали грязные тарелки, грязные блюда побольше были свалены в кучу вокруг раковины.
Неряха, подумала она, бредя обратно по коридору. Неубранные остатки трапезы на двоих покрывали большой обеденный стол в столовой. На буфете стояла наполовину опустошенная бутылка красного вина, снова закупоренная, а на столе – две рюмки, обе с остатками вина. В комнате пахло дымом от сигар. От его сигар.