— Ты говорила, что он любил труп, который был похищен. Что ты имела в виду?
— Он всегда с ним дурачился.
— Как именно дурачился?
— Не знаю. Просто всегда его утаскивал.
— И никто не говорил ему перестать дурачиться?
Салли хихикает:
— Нет! Труп никогда не жаловался,
Я на секунду замолкаю, чтобы все это переварить. Если он дурачился с останками Якши, значит, мог дурачиться и с его кровью. Могла ли кровь мертвого вампира сотворить нового вампира? Я не знаю.
— Он больше не приставал к Хитер? — спрашиваю я.
— Нет.
— Тебе он как–то мстил за то, что ты угрожала ему?
Салли задумалась. Ее природная веселость дала сбой.
— Точно не знаю. У меня была старая кошка, Сивилла, она жила у меня с самого своего рождения. Я была к ней очень привязана. Через два дня после того, как я поговорила с Эдди, я нашла ее во дворе мертвой.
— Как она умерла?
— Я не знаю. На ней не было никаких следов. Я не носила ее в ветеринарку на вскрытие. — Она поеживается. — Все, хватит об этом. Ты понимаешь.
— Понимаю. Мне жаль твою кошку. Скажи, у Эдди были странные зеленые глаза, костлявые руки и шрамы от угрей на лице?
Салли кивает:
— Да, это он. Он кого–нибудь убил?
Я встаю. Я не чувствую никакого облегчения от того, что выяснила, кто мой клиент. Он еще хуже, чем я опасалась.
— Да, — говорю я. — Он теперь сам делает фильмы с убийствами.
Мы сидим одни на краю пирса «Уотер Коув», куда Слим и его люди пришли за мной вооруженные до зубов и с наручниками, которые невозможно было разорвать. В такую погоду вряд ли кто захочет устроить пикник, но мы тепло одеты. Мы едим рыбу и чипсы и кормим птиц. Яркое солнце отражается от водной глади, и в воздухе стоит сильный запах соли. На мне темные очки и шляпа. Мне нравятся шляпы, красные и черные.
Я впервые увидела море, когда уже была вампиром. Поэтому я не знаю, каким его видят смертные. Рыбы, водоросли, раковины — я их вижу даже в темной воде. Для меня океан — это огромный аквариум, с обильной и хорошо видимой жизнью и пищей. В моменты очень сильной жажды мне доводилось пить кровь рыб, даже акул. Однажды в семнадцатом веке у побережья, которое сейчас известно как Биг–Сюр, я даже убила большую белую акулу, но не ради еды. Эта тварь хотела откусить мне ноги.
Я думаю о Якше, оставшемся без ног.
И задаю себе нереальный вопрос.
Может ли он еще быть жив?
Джоэл держит в руке добытые у судебного медика бумаги. Это подробности об Эдварде Фендере — Эдди. Через несколько минут я избавлю его от этих бумаг. Но сначала я хочу поговорить с ним, потому что не хочу, чтобы разговорился он. Честно сказать, и не хочу его убивать. Он хороший человек — я вижу это. Ему интереснее помогать людям, чем срывать аплодисменты. Но чтобы убедить его держать рот на замке, мне надо еще больше рассказать ему о враге и о себе. Тогда у меня будет еще больше причин его убить. Вот в чем парадокс. Такова жизнь. Так она устроена божьим промыслом. Думаю, я однажды встречалась с Богом. Он был большим проказником.
Я скажу такие вещи, какие никогда не должна говорить ни одному смертному. Потому что я расстроена, я ощущаю собственную смертность. Это чувство позволяет мне быть опрометчивой.
— Ты здесь часто бываешь? — спрашивает Джоэл, имея в виду «Уотер Коув», находящийся в тридцати километрах к югу от Мейфэра. — Или ездишь дальше на побережье?
— Нет. — Слабость неотступно преследует меня, как вторая тень. Если я скоро — и много — не выпью, то не смогу вернуться сегодня в Лос–Анджелес. — Почему ты спрашиваешь?
— Просто я вспомнил, как ты рассказала, что твой дом был взорван шесть недель назад. По странному совпадению, в то же время на побережье прошла серия жестоких убийств. Если память мне не изменяет, они случились за день до того, как ты лишилась дома.
— У тебя хорошая память.
Он ждет, что я разовью мысль, но я молчу.
— Вы с твоим другом были связаны и с этими убийствами? — спрашивает он.
Я смотрю на него сквозь темные линзы.
— Почему ты спрашиваешь?
— Среди убитых на автозаправке на побережье была женщина. Ей раскроили череп ударом страшной силы. Мне об этом сказал судебный медик. Он сказал, что на это способно только чудовище. — Он делает паузу и добавляет: — То, как она погибла, напоминает мне происходящее в Лос–Анджелесе.
Я даю птице кусочек жареной картошки. Животные, как правило, любят меня, если я за ними не гоняюсь.
— Ты думаешь, что я чудовище, Джоэл?
— Не надо все время отвечать вопросом на вопрос.
— Но любой ответ ведет к следующему вопросу. — Я пожимаю плечами. — Мне не хочется обсуждать с тобой историю моей жизни.
— Ты там была той ночью, когда погибли эти люди?
Я делаю паузу:
— Да.
Он собирается с духом:
— Это твой друг убил ту женщину?
Мою картошку склевывает белый голубь. Я отряхиваю ладони о юбку.
— Нет. Мой друг послал ту женщину убить меня.
— Хорош друг.
— У него были на то причины.
Джоэл вздыхает:
— От тебя ничего не добьешься. Просто скажи то, что ты пытаешься сказать, и покончим с этим.
— Эдди Фендер из таких людей, как мы.
— Ты этого не знаешь.
— Знаю. Для меня это факт. И еще одно. Ты мне правишься, и я не хочу, чтобы ты пострадал. Ты должен оставить Эдди мне.
Он фыркает:
— Ну да. Спасибо, Алиса, но я сам могу позаботиться о себе.
Я касаюсь его руки и ловлю его взгляд через свои темные очки.
— Ты не понимаешь, чему противостоишь. Ты не понимаешь меня. — Кончики моих пальцев скользят по рукаву его куртки. Я беру его за руку. Несмотря на всю мою слабость, его близость возбуждает. Хотя я даже не стараюсь, мой взгляд размягчает его. Лучше его целовать, думаю я, а не убивать. Но тут я вспоминаю о Рее, которого я люблю. Он скоро проснется. Солнце приближается к горизонту. Лицо Джоэла освещает оранжевый свет, словно он сидит в опустевшем чистилище, где проклятых и спасенных уже разделили пять тысяч лет назад. Он сидит рядом со мной, но я не могу слишком глубоко пустить его в свой мир, не уничтожив его мир, как это случилось с Реем, Но я должна вселить в него страх, да, и глубокий страх. Я добавляю: — Это я убила ту женщину.
Он нервно улыбается:
— Конечно. И как ты это сделала? Голыми руками?
Я беру его ладонь: