На следующий вечер скромная рыжая девушка с короткой челкой ждет у дома Эндрю Кейна. Вообще–то я сижу на переднем сиденье только что купленного джипа еще с полудня, но этот безумный ученый все еще спит, как и все нормальные люди спали бы после бессонной ночи. Я приехала рано, потому что мне очень хочется проверить его вещи и точно узнать, чем он занимается, прежде чем я к нему подступлюсь. О его важности свидетельствует тот факт, что генерал говорил только с ним после того, как Джоэла доставили на базу. Но я чувствую ценность Энди и на интуитивном уровне. Есть что–то завораживающее в его серых глазах, хоть он и опустившийся игрок. Это последнее меня не тревожит, потому что я смогу воспользоваться его игорными долгами в казино против него. Я, разумеется, хочу использовать Энди, чтобы попасть на базу и вызволить Джоэла.
Быстро. Я чувствую, как на меня давит каждый проходящий час.
Джоэл уже должен чувствовать жажду, если только они не накормили его.
Жажда, которую испытывают новообращенные, нестерпима.
Газеты кричат о варварском террористическом нападении в Лос–Анджелесе. По оценкам властей, в дело были вовлечены не меньше сорока фанатиков–исламистов, и местная полиция была просто подавлена превосходящей силой и вооружением. Мэр поклялся, что городские власти не успокоятся, пока не привлекут убийц к ответственности.
Горячее солнце после такой напряженной ночи иссушает меня. Но после того как я выпила кровь Якши, мне легче это стерпеть. Теперь, через пять тысяч лет, я подозреваю, что солнце не оказывало на Якшу никакого воздействия. Я наверняка могу использовать его силу. Я молюсь, чтобы он наконец упокоился с миром в голубом обиталище Кришны. Как часто я молюсь Кришне. И как это забавно — ведь я должна ненавидеть его. Да, сердце вампира непостижимо. Не зря ведь суеверные люди всегда хотят вонзить кол именно в наши сердца.
Эндрю Кейн выходит из дома только в пять часов вечера и садится в свою машину. Сейчас ему не до казино. Наверняка его ждет генерал. Энди проезжает восемь километров по шоссе номер пятнадцать, потом сворачивает на правительственную дорогу и снова разгоняется до ста пятидесяти километров в час. У моего джипа мощный двигатель, и я легко держусь километрах в девяти за ним, как мне и надо. Вообще–то, наверное, это пустая трата времени — ехать за ним до работы. Он просто въедет на базу и войдет в одно из зданий. Но я хочу увидеть, как долго он будет проходить проверку и сколько будет этих проверок. Недалеко до базы я сворачиваю с дороги и еду по пустыне, а потом останавливаюсь у холма, за которым уже пряталась в прошлый раз. Рядом со мной на сиденье лежит мощный бинокль. Даже мое сверхъестественное зрение можно улучшить механическими устройствами.
Мне не удается добраться до своего наблюдательного пункта до того, как Энди подъезжает к воротам. Но я все равно неплохо все вижу. Конечно же, охранники его останавливают, но он им хорошо знаком. Он только показывает свой значок. Охранники не обыскивают багажник его машины. Он паркуется там же, где и в прошлый раз, и входит в здание, куда увели Джоэла, — самое большое и самое новое здание во всем комплексе. Из здания сочится запах химикалий. Внутри него явно находится лаборатория.
Я бы хотела получше обследовать комплекс, но это нужно делать ночью. К тому же мне не терпится попасть в дом Энди. Я мчусь назад в Лас–Вегас, никого не обгоняя по дороге. Интересно, аквалангисты все еще обшаривают дно озера Мид в поисках моего тела? И подозревает ли генерал, что я попытаюсь спасти Джоэла? Сомневаюсь, что так.
У Энди небольшой дом — три спальни — в конце тихой тупиковой улицы. Это Лас–Вегас, и значит, что во дворе обязательно есть бассейн. Я оставляю свой джип на соседней улице, перебираюсь через его забор и открываю заднюю дверь. Внутри прохладно, он оставил включенный кондиционер. Я закрываю дверь и секунду стою, принюхиваясь. Я ощущаю много запахов. Они многое мне рассказывают о хозяине, хотя мы еще формально и не знакомы.
Он вегетарианец. Здесь нет запаха мяса животных. Он не курит, но пьет. Я и чувствую запах, и вижу бутылки в стеллаже из орехового дерева. Он не пользуется одеколоном, но присутствуют слабые запахи разного макияжа. Наш мистер Эндрю Кейн не хочет мириться с тем, что он уже не молод.
Он холостяк, на стенах нет фотографий жены или детей. Питается он в основном вне дома, в холодильнике почти нет еды. Я просматриваю его счета, сложенные на кухонной стойке. Там же пара писем из банков. У него почти исчерпан кредит на трех карточках.
Я прохожу в спальню, которую он использует как кабинет.
Я чуть не падаю в обморок.
У него на столе стоит пластмассовая черно–бело–красная модель двойной спирали молекулы ДНК. Но меня ошарашивает не она. Рядом стоит другая модель ДНК, гораздо более сложная, с двенадцатью спиралями кодированной информации вместо двух. Это не первый раз, когда я ее вижу. Семьсот лет назад великий итальянский алхимик Артуро Эвола создал похожую модель, проведя шесть месяцев со мной.
— Этого не может быть, — шепчу я.
Эндрю Кейн уже начал расшифровывать ДНК вампира.
В тринадцатом веке Италия воплощала в себе все чудеса и ужасы Средневековья. Высшей властью обладала католическая церковь. Приходили и уходили монархи. Воевали и умирали короли и королевы. Но подлинная власть над жизнью и смертью была в руках папы римского.
В те времена искусство было даром, который церковь давала людям. Это был высший дар, не имеющий отношения к суровой теологии, которая ничего не давала бедному народу, только сбивала их с толку до последнего дня жизни. Я говорю это с горечью, поскольку сама наблюдала все это. Тогда невозможно было жить и не озлобиться на церковь. Сейчас, я думаю, церковь делает много хорошего, но и много спорного. Никакая религия не совершенна, если человек в ней по–настоящему разобрался.
Я жила во Флоренции с 1212 по 1245 год и много месяцев провела в разных церквях, где выставлялись лучшие картины и скульптуры. Конечно, до Возрождения было еще далеко, Микеланджело и Да Винчи еще не родились. Но и тогда были выдающиеся творцы. Я хорошо помню лучезарного «Святого Франциска» Бонавентуры Берлиньери и поразительную скульптуру Николо Пизано «Благовещенье пастухам».
Еще одним даром церкви была инквизиция. Дьявольское наваждение в умах большинства людей того времени. Чтобы объявить человека еретиком, нужны были всего два доносчика, причем жертва могла даже не узнать их имен. Сами доносчики вполне могли быть еретиками или ведьмами — не лучшие титулы в старой Италии. Чтобы человека обвинили в ереси, он должен был в этом признаться. Чтобы невинный человек сознался, обычно хватало вытягивания конечностей, или прижигания раскаленными углями, или пытки на страппадо — страшной дыбе. Я помню, как ходила в главный городской суд и смотрела, как людей заживо сжигали на костре. Я возвращалась в мыслях к варварству римских императоров, монгольских орд, японских сегунов, но их пытки бледнели по сравнению со страданиями, которые причиняла церковь, потому что люди, разжигавшие костры, носили кресты. Они распевали молитвы, пока их жертвы кричали и умирали.