— Конечно, — ответила Масако.
Долг есть долг. Йоси еще раз посмотрела на подругу, возможно надеясь, что та откажется от денег, но этого не случилось, и она поднялась.
— Ладно, тогда до вечера.
— До вечера.
Обе так привыкли к ночной смене, что уже плохо представляли, как можно работать днем.
Масако не знала, что ей снилось, да и снилось ли вообще что-нибудь, но проснулась не отдохнувшей и бодрой, как обычно, а с ощущением невесть откуда взявшейся опустошенности и подавленности. Ранний закат, оповещавший о скором приходе зимы, действовал угнетающе. Она лежала в постели, не спеша подниматься, а свет постепенно слабел, в комнате становилось все темнее, тени сгущались, обступая ее, поглощая. В такие моменты ночная смена казалась невыносимой, и многие женщины, будучи не в силах вынести надвигающуюся неизбежность, заканчивали тем, что немножко сходили с ума. И все же к депрессии вела не столько зимняя тьма, сколько постоянное напряжение от противоестественно перевернутой жизни.
А была ли у нее «нормальная» жизнь? Каждое утро начиналось одинаково: встать раньше всех, приготовить завтрак, завернуть каждому ленч. Повесить на просушку выстиранное белье, одеться, отвести Нобуки в сад. И все бегом, второпях, поглядывая на часы — только бы успеть, только бы не опоздать. Работа в офисе, работа дома. У нее никогда не было времени почитать газету, не говоря уже о книге. Она никогда не высыпалась — заботы, заботы, заботы… В редкие выходные — бесконечная стирка и уборка. Такой была «нормальная» жизнь, свободная от одиночества и чувства вины.
Она не испытывала ни малейшего желания возвращаться к той жизни и вовсе не стремилась как-то менять нынешнюю. Если перевернуть согревшийся на солнце камень, под ним обнаружится сырая, стылая земля; вот в эту землю и зарылась Масако. Да, там холодно, да, туда не заглядывает солнце, но для окопавшегося там жучка это знакомый, тихий, уютный мирок.
Масако закрыла глаза. Из-за постоянного недосыпания она не успевала восстановить силы, и тело от годами накапливавшейся в нем усталости становилось все тяжелее и тяжелее. В конце концов сознание отключилось, и она, словно увлекаемая силой гравитации, соскользнула в сон.
Лифт шел вниз. Она стояла в тесной кабине, глядя прямо перед собой на знакомую бледно-зеленую обшивку, испещренную вмятинами от острых углов тележек, которыми в кредитном союзе пользовались для перевозки наличных внутри здания. Масако самой много раз приходилось выгружать из этих тележек увесистые мешочки с монетами. Кабина остановилась на втором этаже, где находился финансовый отдел, место ее прежней работы, Две половинки двери разошлись в стороны, и она выглянула в пустой темный коридор. Все осталось по-прежнему, все было настолько знакомо, что ей ничего не стоило бы найти дорогу с закрытыми глазами, но сейчас делать ей здесь было нечего.
Едва она нажала кнопку, чтобы закрыть двери, как в кабину проскользнул какой-то мужчина. Это был Кэндзи, которого она считала мертвым. Дышать вдруг стало трудно. На нем были серые брюки, белая рубашка и неопределенного цвета галстук — все то, что он носил в тот самый день. Кэндзи вежливо поздоровался с ней и повернулся лицом к двери. Несколько секунд она смотрела на его затылок и шею, покрытую густыми темными волосками, потом в ужасе отпрянула, поймав себя на том, что высматривает на шее оставленные ножом шрамы.
Лифт опускался невероятно медленно, но в конце концов все же достиг первого этажа и остановился. Двери открылись. Кэндзи вышел из кабины и пропал в темноте холла. Масако осталась одна. Чувствуя, как тело покрывается холодным липким потом, она стояла перед дверью и никак не могла решить, последовать ли за ним в непроглядный мрак, или подождать.
Как раз в тот миг, когда Масако, определившись, все же сделала шаг вперед, кто-то прыгнул на нее из тьмы. Прежде чем она успела увернуться или хотя бы отступить, длинные руки обхватили ее сзади и оттащили от выхода. Она хотела крикнуть, но голос застрял в горле. Чужие сильные пальцы сжали шею. Ее словно парализовало страхом. Пот уже не сочился, а струился из пор, словно через них выходили ужас и отчаяние, неудовлетворенность и разочарование. Тиски пальцев давили, ломая волю, желание сопротивляться. Но затем, медленно, тепло его рук, прерывистое дыхание, трогавшее ее шею, начали пробуждать некий глубоко спрятанный импульс: потребность уступить, сдаться, расслабиться и позволить себе умереть. Страх вдруг стал рассеиваться, улетучиваться, а его место заполняло ощущение непередаваемого блаженства. Она вскрикнула от наслаждения.
Открыв глаза, Масако обнаружила, что лежит на кровати лицом вверх. Рука поднялась к груди, туда, где билось сердце. Конечно, ей и раньше снились эротические сны, но никогда прежде удовольствие не было так тесно и так необъяснимо связано со страхом. Какое-то время она лежала неподвижно в темноте, потрясенная сделанным открытием и той сценой, которая скрывалась в глубинах подсознания. Кто был тот мужчина во сне? Все еще чувствуя на себе его длинные сильные руки, Масако попыталась найти ответ. Кэндзи? Нет. Определенно нет. Незнакомец возник будто призрак, манивший ее к ее же страхам. Йосики? Тоже нет. За все годы, что они прожили вместе, он ни разу не поднял на нее руку. Может быть, тот бразилец, Кадзуо? Нет. У него другие руки. Оставалось только предположить, что во сне материализовался тот неизвестный, тот невидимый, кто следил за ней в последнее время. Но тогда почему ее страх так загадочно трансформировался в острое сексуальное наслаждение? Она медленно вздохнула, словно надеясь продлить, сохранить почти забытое ощущение.
Поднявшись, Масако включила лампу, раздвинула шторы и села к туалетному столику. Из зеркала на нее смотрело нахмуренное лицо, кажущееся болезненно-бледным в неживом флуоресцентном свете. Оно изменилось, стало другим после того дня — она знала это. Вертикальные морщины между глаз углубились, взгляд стал жестче, пронзительнее. Наверное, она постарела. Но губы слегка приоткрылись, как будто с них было готово слететь чье-то имя. Что же это было? Что с ней происходит? Масако поднесла руку ко рту, но сияющий в глазах свет спрятать было нельзя.
К реальности ее вернул донесшийся из прихожей шум. Масако посмотрела на стоящие на тумбочке у кровати часы — почти восемь вечера. Она торопливо причесалась, накинула на плечи кардиган и вышла из комнаты. В ванной зажужжала стиральная машина — наверное, вернувшийся с работы Йосики решил постирать свое белье. Он делал это уже несколько последних лет: стирал свою одежду, гладил…
Масако постучала в дверь его комнаты. Ответа не последовало, но она открыла дверь и вошла. Ее муж сидел за столом, спиной к ней, и, судя по наушникам на голове, слушал музыку. Комната вообще была маленькая, но после того, как он перетащил в нее кровать, книжные полки и письменный стол, стала казаться просто крошечной, и Йосики в ней был похож на студента в общежитии. Она дотронулась до его плеча. Он вздрогнул, стащил наушники и, повернувшись, посмотрел на нее.
— Ты не заболела? — спросил Йосики, увидев на Масако пижаму.