Она рассчитала правильно: для генерала это был страшный удар. Он пришел в дикую ярость. Этим шагом Гели навсегда избавлялась от его власти. Наплевав на диплом, на возможность использовать влияние отца и поступить в Вест-Пойнт, она демонстративно пошла в армию рядовым, опозорив генерала перед товарищами-офицерами. Мало того, что она против желания отца решила идти по его стопам; она начала военную карьеру с самого низа, лишь бы не быть чем-либо ему обязанной. Хорст Бауэр запил и впал в многомесячное маниакально-депрессивное состояние, результатом которого было самоубийство – но, увы, не его, а его вконец измученной жены. Гели так и не узнала, что именно окончательно сломило дух матери. Еще одна любовница? Еще одно избиение? Так или иначе, Гели считала, что беспросветная жизнь и трагическая смерть матери на совести генерала, и не могла простить отцу его грубость и бесчувственность.
По контрасту, Питер Годин жил с женой душа в душу на протяжении сорока семи лет, не глядя на других женщин. Об одном он только жалел – что у них не было детей. Конечно, дети отнимают драгоценное для ученого время. Но сумел же Эйнштейн и в физике революцию произвести, и детей воспитать!.. Пока старик нес какую-то сентиментальную чепуху про свою поездку с женой в Японию, Гели размышляла о плане Скоу свалить на Година вину за смерть Эндрю Филдинга.
– Можно вас перебить, сэр?
Годин посмотрел на нее извиняющимися глазами.
– Прости, Гели, заболтался старик. Так легче справляться с болью.
– Нет, мне интересно. Но я хочу вам кое-что сказать.
– Да?
– Не доверяйте Джону Скоу. Это он приказал Рави Нара убить вас. Скоу считает, что проект «Тринити» потерпит неудачу, и планирует всех собак навесить на вас.
Годин слабо улыбнулся.
– Знаю. И уверен, что твой отец тоже участвует в заговоре против меня.
– Почему же вы ничего не предпринимаете?
– Как только компьютер преодолеет порог тринитизации, все мои враги будут бессильны против меня. А до тех пор я уповаю на твою защиту.
– Но если вы не доверяете им, почему вы не замените их другими людьми?
– Этих я знаю как облупленных, и они предсказуемы. Нетрудно предугадать, в какой именно момент они предадут и почему. Алчность любого рода делает человека предсказуемым. Увы, человек и по сию пору живет грубыми инстинктами.
– А как насчет меня? Почему вы так безоглядно доверяете мне? Потому что платите по-царски?
– Нет. Я наблюдаю за тобой вот уже два года. Знаю, что ты ненавидишь отца, и знаю почему. Знаю, что ты делала в Ираке. Ты никогда не уклонялась от трудной или грязной работы и никогда не предавала честь мундира – в отличие от твоего отца. Мне известно и то, что ты меня уважаешь и мной восхищаешься. Мы с тобой родственные души, ты и я. У меня нет дочери, а у тебя, в определенном смысле, нет отца. И мой инстинкт подсказывает мне, что если генерал Бауэр явится сюда, чтобы убить меня, ты без колебания остановишь его пулей.
Гели спросила себя: так ли это?
Ответа она не знала.
– Зачем же вы наняли нас обоих – зная, что мы как кошка и собака?
– Когда Хорст впервые рассказал мне о тебе, я решил, что он мечтает поправить ваши отношения. И хотел этому посодействовать. Я был не прав. Твой отец не хочет мира.
Рука Гели рванулась к пистолету: дверь герметичной Шкатулки начала с шипением открываться. В помещение вошел Джон Скоу – ни пылинки на дорогом костюме, ни один волос не выбивается из аккуратной прически. Он нисколько не напоминал затравленного человека, который не ведает, что с ним завтра станет.
– Привет, Гели. Опусти пушку, свои.
Синие глаза Година впились в аэнбэшника.
– Обыщи его, Гели.
Гели грубо толкнула Скоу к стене и проверила с ног до головы.
– Чистый.
– Приятно, – сказал Скоу. – А можно теперь тебя пощупать?
Гели задавалась вопросом, что Скоу затевает. Раз он осмелился сюда явиться, значит, он уже заручился поддержкой на самом верху.
– Привет, Питер, – повернулся Скоу к Годину. – Наши дела осложнились еще больше. Теннант вышел на прессу.
Лицо Година исказилось судорогой. Сейчас, когда боль немного отпустила, Гели видела, что Годин опять владеет всеми мышцами лица – паралич оказался временным. Прожигая Скоу энергичным взглядом, он приказал:
– Рассказывайте подробно, что натворил Теннант.
– Он убежал из больницы «Хадасса» и с компьютера в какой-то иерусалимской забегаловке разослал по электронной почте обращение к разным органам печати и научным институтам во всем мире. Он рассказал все, что ему известно о «Тринити», а также о смерти Филдинга и об охоте за ним самим. Словом, ни о чем не умолчал, вывалил на общественное обозрение все полностью.
Годин устало прикрыл глаза.
– Теннант выболтал подробности технологии?
– Ровно столько, сколько нужно, чтобы все ему поверили. Но даже этой общей информации достаточно странам типа Японии, чтобы развернуть соответствующий проект и года за три построить собственный «Тринити». Хуже того, Теннант сообщил, где находится наша тайная лаборатория. Я понятия не имею, как он узнал о Белых Песках. Скорее всего, от Филдинга.
Годин глубоко вздохнул.
– Упустил я Теннанта в свое время, моя вина! Нужно было больше с ним беседовать по душам, заранее перетянуть на свою сторону… Да, тут я сплоховал.
Скоу подошел ближе к кровати. Гели держала руку на пистолете. Даже от безоружного Скоу можно было ожидать любого сюрприза.
– Мы в крайне затруднительном положении, Питер. Вот что я советую…
– Мне твои советы до одного места! – пробормотал Годин, пытаясь приподняться на кровати. – Ты на меня с самого начала смотрел как на дурачка, которым можно вертеть по своему усмотрению. Скоро убедишься, насколько ты был не прав!
Годин дотянулся до одного из телефонов на прикроватной тумбочке и нажал на его единственную кнопку.
– Кому вы звоните? – все еще самоуверенно спросил Скоу.
– Сейчас узнаешь. Алло, это Питер Годин. Я должен поговорить с президентом. Неотложный вопрос национальной безопасности. А-а, код… Семь-три-четыре-девять-четыре-ноль-два. Да, жду.
Скоу побледнел.
– Питер…
– Заткнись.
Годин взглядом приказал Гели удвоить бдительность и затем произнес энергичным и властным голосом:
– Господин президент, это Питер Годин беспокоит.
Гели повидала на своем веку командиров разных рангов, да и ее отец был прирожденным начальником. Но впервые она слышала такую величаво-спокойную интонацию. Годин говорил с президентом как с равным.
"Здравствуйте, господин президент, вас беспокоит Альберт Эйнштейн двадцать первого века".