– Мне нужно кое-что сказать тебе, мама. Тебе будет нелегко это выслушать, но другого выхода нет. Ты обязана сделать это ради Энн.
Глаза у нее покраснели, и под ними появились сине-черные круги. Но ум ее, похоже, сохранил живость. Каких бы таблеток она ни наглоталась вчера, к сегодняшнему дню, очевидно, ее организм уже избавился от последствий этой дряни.
Мягким и негромким, но непреклонным голосом я рассказываю ей об открытии, сделанном патологоанатомом во время вскрытия Энн: что много лет назад она была стерилизована с применением очень необычной процедуры, скорее всего во время «экстренной операции по удалению аппендицита» на острове. Мать слушает меня так, как могла бы слушать родительница, которой говорят, что ее ребенка замучили до смерти. У меня появляется чувство, что если я уколю ее иголкой, она не поморщится и ничего не почувствует.
– Есть и еще кое-что, – добавляю я. – Прошлой ночью мне снился кошмар. Он все время повторяется. Мне снится, что я еду в старом грузовичке-пикапе вместе с дедушкой. И вчера ночью я досмотрела его до конца. Дедушка затормозил у пруда, а потом… Мама, потом он начал трогать меня.
Она по-прежнему не поднимает глаз от стола.
– И как раз перед тем как снять с меня джинсы, он достал из-под сиденья Лену и сунул ее мне.
Руки матери начинают дрожать крупной дрожью.
– Именно в таком виде и нашли Энн, – напоминаю я ей. – Рядом с ее обнаженным телом лежал Томас, Застенчивая Черепашка.
– Вчера ночью мне тоже снился сон, – негромко сообщает мать.
– Вот как… в самом деле?
Она подносит чашку с кофе к губам, потом со стуком опускает ее на блюдце.
– Когда я была еще совсем молоденькой, на острове кое-что произошло, – начинает она рассказ голосом, какого я никогда у нее не слышала. В нем не чувствуется никакой аффектации, никакого притворства, ровным счетом ничего, что могло бы привлечь внимание слушателя. – Мне тогда исполнилось четырнадцать лет. Было лето. И я подружилась с тамошним мальчиком. Негром. Он был на год старше меня. Наши отношения оставались совершенно невинными, по большей части. Но к концу лета мы начали трогать друг друга. Так или иначе, но он трогал меня. – Она отпивает глоток кофе, и руки у нее дрожат так сильно, что я боюсь, что она выронит чашку. – Мы встречались у старой хижины у реки. Туда никто и никогда не ходил. Но однажды мой двоюродный брат выследил нас. И он видел, как Джесси трогал меня.
– Этого мальчика звали Джесси?
Перед моими глазами мгновенно всплывает образ чернокожего мужчины, который выговорил обожженными губами: «Я довольно хорошо знал вашу мать».
– Да.
– Джесси Биллапс?
Наконец она смотрит мне в глаза.
– Да. Он был влюблен в меня.
– Боже мой… Мама, я разговаривала с ним совсем недавно.
– Как он выглядит?
– Нормально, по-моему. Но в душе у него кипит гнев.
– Я уверена, что так оно и есть, особенно после того, что случилось с ним на войне. Можешь мне не верить, но он был очень симпатичным. Я сделала для него все, что смогла. Сейчас у него лучшая работа на острове.
Господи…
– Ты ведь что-то недоговариваешь, верно?
Она пожимает плечами, словно это больше не имеет значения.
– В тот день, когда мой кузен увидел нас, он рассказал обо всем своему отцу. А его отец рассказал моему.
По коже у меня пробегает холодок.
– Что было дальше?
– Папа в тот же вечер отправился в дом к родителям Джесси, вытащил его оттуда и избил до полусмерти.
В памяти у меня с потрясающей ясностью всплывают слова Джесси Биллапса: «Однажды, когда я был еще мальчишкой, доктор Киркланд избил меня. Сильно. Но на его месте я поступил бы точно так же, так что в этом смысле мы с ним квиты…»
Слезы текут по лицу моей матери. Я хватаю со стола бумажное полотенце и подаю ей.
– Мама?
Она смеется каким-то странным смехом, и в голосе ее слышны истерические нотки.
– Я думала, папа поступил так потому, что Джесси был чернокожим. Понимаешь? А после этого я чувствовала себя ужасно. Я была похожа на тебя. Я отказывалась разговаривать. И папа злился на меня все сильнее и сильнее. Наконец он потребовал, чтобы я объяснила ему причины своего молчания.
– И что ты ему сказала?
– Что он избил Джесси, как будто парнишка изнасиловал меня или сделал что-нибудь в этом роде, но правда заключалась в том, что я хотела, чтобы Джесси трогал меня.
Я пытаюсь представить своего деда, как он слышит подобные речи из уст дочери еще в шестьдесят шестом году.
– Что случилось потом?
– У отца побелело лицо. Тогда мы остановились в номере-люксе отеля «Пибоди» в Мемфисе. Он рывком сдернул меня со стула и потащил в спальню родителей. Он снял ремень и порол меня до тех пор, пока не потекла кровь, но и тогда он не остановился, а продолжал избивать меня.
– А что в это время делала бабушка?
Мать качает головой, словно до сих пор пребывает в недоумении.
– Не знаю. Она просто исчезла.
Как исчезала ты, когда я была маленькой, а дедушка сердился…
– Но самое страшное заключается в том, – продолжает мать, – что я кое-что забыла и не вспоминала об этом, пока вчера мне не приснился сон. Ведь он раздел меня догола, прежде чем выпороть. Он раздел меня догола. Мой собственный отец швырнул меня на кровать и сорвал с меня одежду. А когда он избивал меня, то выкрикивал всякие вещи. Мерзкие и отвратительные. Он называл меня шлюхой… грязной проституткой. Тогда я даже не знала значение этих слов. Но самым страшным было выражение его лица. Его глаза.
– Что в них показалось тебе странным и страшным?
– Я увидела в них не только гнев, Кэт.
Перед глазами у меня проплывает череда мгновенных и ужасающих воспоминаний. Дикие, невидящие глаза и раскрытый в яростном крике рот.
– А что еще?
Мать закрывает глаза и качает головой – подобно первобытной женщине, страшащейся назвать демона по имени.
– Мама? Что еще ты увидела в его глазах?
Она отвечает испуганным, едва слышным шепотом.
– Ревность.
По телу у меня пробегает дрожь, а в душу закрадывается страх. Но помимо страха я ощущаю еще и нечто вроде ликования.
Она знает, – понимаю вдруг я. – Она все знает… она все знает… она все знает…
– У тебя сохранились воспоминания о том, как дедушка трогал тебя?
Она отрицательно качает головой.
– Но ты была права, когда заговорила о моих проблемах. Есть вещи, которые я просто не могу сделать. Я не оправдала надежд твоего отца. Он разочаровался во мне. Хотя проявил чуткость и понимание. И я хотела сделать то, чего он хотел от меня… в этом не было ничего ненормального. Но я просто не могла. Стоило Люку оказаться позади меня, как у меня перехватывало горло и я чувствовала себя так, словно мне сию же секунду надо бежать в ванную.