Я нежно целую ее в щеку, открываю дверь и выхожу на яркий солнечный свет.
«Линкольн» моего деда по-прежнему стоит рядом с «кадиллаком» Пирли. Я гляжу на машины и внезапно чувствую, что кто-то наблюдает за мной. Повернувшись направо, я вижу Билли Нила, который рассматривает меня, стоя на галерее в тыльной части Мальмезона.
Он улыбается.
Я разворачиваюсь и иду к нему, решительно и уверенно. Чем ближе я подхожу, тем бледнее становится его улыбка. К тому времени, когда я оказываюсь настолько близко, что могу окликнуть его, не повышая голоса, он уже хмурится. Странно, но в такую жару он напялил на себя спортивный пиджак. Вглядевшись пристальнее, я замечаю рукоятку автоматического пистолета, торчащую из наплечной кобуры, прикрытой пиджаком.
– Что тебе нужно? – спрашивает он.
– Ты поставил не на ту лошадь, – ровным и невыразительным голосом отвечаю я. – Спасайся, пока не поздно.
Он смеется.
– О чем ты толкуешь, мать твою?
– Пойдем со мной и увидишь.
Дедушка разговаривает по телефону, который стоит на его столе с убирающейся крышкой. Его широкую спину обтягивает сшитый на заказ костюм из синего французского шелка, а глубокий голос наполняет комнату подобно тщательно настроенному контрабасу.
– Положи трубку, – резко бросаю я.
Он разворачивается в кожаном кресле и пристально смотрит мне в лицо.
– Я знаю, что ты сделал, – говорю я.
– Одну минуту, – роняет он в трубку и прижимает микрофон к рубашке. – В чем дело, Кэтрин? Я сейчас очень занят.
– Я знаю, что ты убил моего отца.
Единственной реакцией на мои слова можно считать то, что он лишь прищуривает глаза. Потом переводит взгляд на Билли Нила, который остановился у дверей.
– Я рассказал тебе, что случилось в ту ночь, Кэтрин.
– Ты рассказывал мне об этом четыре раза. И всякий раз твои истории отличались одна от другой. Но теперь я знаю правду. Улики не лгут. Ты убил его, и я могу это доказать.
Дедушка снова подносит трубку к уху.
– Прошу прощения, но я перезвоню вам позже.
– Сначала ты выстрелил в папу. Затем ты сунул ему в рот мою любимую плюшевую игрушку, чтобы заставить замолчать. Потом, как я полагаю, ты зажал ему нос пальцами, и он задохнулся.
За тот краткий миг, который потребовался деду, чтобы положить трубку телефона, его голубые глаза доброго и любящего дедушки превращаются в холодные щелочки волка, почуявшего опасность. От подобной трансформации кровь стынет у меня в жилах. Мне никогда не приходилось видать такого лица, но я узнаю́ его. Это его настоящее лицо – лицо человека, который насиловал меня, когда я была еще ребенком.
– На тебе есть микрофон? – спрашивает он.
Я отрицательно качаю головой.
Он не верит мне. Почему-то это приводит меня в ярость.
– Ты хочешь, чтобы я разделась перед тобой? – Я начинаю расстегивать блузку. – Ты ведь не станешь утверждать, что не видел меня голой раньше, а?
– Прекрати! – почти кричит он. Потом делает Билли Нилу знак рукой.
Водитель берет какую-то штуковину с одной из полок и подходит ко мне. Это черная металлическая палочка, похожая на те, с помощью которых в аэропорту ищут спрятанное оружие. Он проводит ею вверх-вниз по моему телу, задержавшись на мгновение над нижней частью живота.
– Она чиста, – наконец говорит Билли. Он возвращается к двери и останавливается возле нее, как сторожевая собака.
– Тебе известно что-нибудь об этом? – обращается ко мне дед, указывая на дальнюю стену.
К своему изумлению, я вижу разбросанные по полу книги, как если бы кто-то сбрасывал их с полок в тщетных и судорожных поисках чего-то важного. В голове у меня вновь звучат слова Пирли: «Я искала и другие подобные фотографии, но пока что ничего больше не нашла».
– Мыши? – ровным, ничего не выражающим голосом предполагаю я.
Дед открывает было рот, чтобы ответить, но потом оставляет эту тему, словно она не заслуживает его внимания.
– Ну хорошо. Я уже сказал, что очень занят. Тебе нужно что-нибудь еще?
Я не могу поверить в подобную наглость.
– Ты разве не слышал меня? Я могу доказать, что ты убил Моего отца. Я также могу доказать, что ты насиловал тетю Энн. И не только ее.
Он отмахивается от моих слов небрежным жестом.
– Это нелепость.
– У меня есть доказательства.
– Кровавые отпечатки ног на полу? Я тебе уже объяснил, откуда они взялись.
– У меня имеется множество других улик. – Я бы с удовольствием рассказала ему о Пирли, но не могу подвергнуть ее такой опасности. – И я начала вспоминать каждый день. Я знаю, что ты сделал со мной.
Дед снова смотрит на меня прищуренными глазами.
– Улики на основе воспоминаний? Мне кажется, ты слишком уж серьезно отнеслась к бредням своего приятеля доктора Малика.
Что, черт возьми, происходит? Я была уверена, что он даже не слышал о Малике.
– Кэтрин, ни один суд не примет к рассмотрению в качестве доказательств так называемые подавленные воспоминания. Я удивлен, что ты этого не знаешь.
– Зато любой суд сочтет уликой тело Энн, – ровным голосом говорю я.
В первый раз я замечаю, как по его лицу пробегает тень беспокойства.
– О чем ты говоришь?
– Как ты мог так поступить с ней?
– Как поступить?
– Стерилизовать ее! Ты перевязал Энн фаллопиевы трубы, когда ей было всего десять лет. Всю жизнь ты вел себя так, словно ты лучше всех, единственный и неповторимый. Лучший хирург, лучший бизнесмен, лучший охотник, лучший отец. А ты никто и ничто! Ты проклятое чудовище. Извращенец.
Он не сводит с меня ледяного взгляда.
– Ты закончила?
– Нет. Ты заплатишь за все, что сделал. С Энн, с мамой, со мной. И с детьми на острове тоже.
На его неподвижном лице выделяются лишь желваки на скулах. Мне известно больше, чем он считал возможным, и ему это не нравится.
– Я ни за что не буду платить, – говорит он. – Мне не за что платить.
– Ты будешь отрицать то, что совершил? Так всегда ведут себя растлители малолетних. Всю дорогу, пока их ведут в тюремную камеру, они кричат, что невиновны. И, наверное, кричат даже тогда, когда их самих насилуют другие заключенные в тюремном душе. Таких, как ты, не очень жалуют в тюремной среде.
Еще никто и никогда не разговаривал с Уильямом Киркландом подобным образом, по крайней мере с тех пор, как он стал взрослым. Но он лишь выпрямляется в кресле и холодно улыбается мне.