Шон находит еще одну фотографию, на этот раз моментальный снимок для бумажника. На нем изображен симпатичный мужчина в синей форме.
– Фрэнк Морленд-младший. Майор военно-воздушных сил. Служит на авиабазе Кислер. Имеет большую семью, примерный семьянин. Увешан медалями до пупа. Его алиби тоже непробиваемое.
– И никто из них не замечен в связях с Маликом?
– Мы ничего не обнаружили.
– Проклятье! – Я ерзаю на стуле и отпиваю глоток кофе. – Хорошо, давай пока оставим это. Поговорим лучше о пациентах Малика. Вы еще не знаете, не лечил ли Малик кого-либо из членов семьи Джеймса Колхауна?
На губах Шона играет слабая улыбка.
– Держу пари, тебе это понравится.
– Что именно?
– Малик по-прежнему отказывается предоставить нам эти сведения.
– Он еще не дал вам список своих пациентов?
– Нет. Он настаивает на сохранении отношений между врачом и пациентом в тайне.
– Но в таком деле это не пройдет, правильно?
Шон качает головой.
– Нет. Мы можем убедить судью, что существует высокая вероятность того, что убийца выбирает свои жертвы из базы пациентов Малика. Это создает непосредственную угрозу жизни что является вопросом общественной безопасности. В таких случаях врачебная тайна может быть нарушена.
Шон знает, о чем говорит. Три года назад он получил степень по юриспруденции, обучаясь на вечернем отделении. Собственно говоря, ему не очень хотелось учиться, но после того как его ранили при исполнении служебных обязанностей, он позволил жене убедить себя в том, что пришла пора подумать о смене работы. Надеясь улучшить климат в семье – не говоря уже о финансовом положении, – Шон записался на вечернее отделение, продолжая днем работать детективом. В своем выпуске он был седьмым по успеваемости, ушел из полиции и стал работать на юридическую фирму, занимающуюся уголовными делами. Меньше чем через шесть месяцев он почувствовал, что сходит с ума. Жена умоляла его вступить в штат сотрудников окружного прокурора, но Шон презирал этого деятеля. Он заявил, что возвращается в полицию и что ей придется смириться с этим. Но она так и не смирилась.
– Наш неизвестный субъект, или, говоря языком ФБР, НСУБ, убивает не самих пациентов доктора Малика, строго говоря, – замечаю я. – Он убил родственников двух пациентов. Это все, что вы можете доказать. Может быть, Малик рассчитывает, что этот факт поможет ему уберечь свои записи от полиции.
– Не поможет, – авторитетно заявляет Шон. – Судья, естественно, примет во внимание вопрос сохранения в тайне личной жизни, но поскольку наш НСУБ убивает так часто, самое меньшее, что мы непременно получим, это имена пациентов Малика.
– А собственно записи?
– Мы должны получить и их тоже. Все, за исключением частных записей, которые Малик делает во время сеансов.
– Но ведь они тоже имеют огромное значение!
– Несомненно. Но они нам не достанутся. Прецедентов было предостаточно.
Я встаю со стула и начинаю расхаживать по кухне.
– Главный вопрос состоит в следующем: почему Малик пытается утаить эту информацию?
– Он утверждает, что жизнь его пациентов может быть разрушена, если факты, которые они сообщили ему в частном порядке, станут достоянием общественности. Он говорит, что некоторым из них грозит опасность даже в том случае, если просто станет известно, что они проходят курс лечения.
Вчера я сама предложила Шону эту причину в качестве единственно возможного объяснения поведения Малика, но сегодня – после нового убийства – она кажется мне надуманной.
– Опасность чего?
– Он не уточнил. Я полагаю, эта опасность может исходить от членов их семей, поскольку те две женщины, о которых мы узнали, старались сохранить в тайне от своих семей тот факт, что лечатся у Малика. Может быть, еще от приятелей-кавалеров?
– А что, если Малик не убийца, но покрывает настоящего убийцу? – высказываю я предположение.
– Тогда он становится соучастником убийства. Если в его распоряжении оказались сведения, недвусмысленно указывающие на то, что готовится преступление, по закону он обязан предотвратить его. А это означает, что ему придется рассказать все полиции.
Я перестаю метаться по кухне.
– А что, если ему сообщили о преступлении уже после того, как оно было совершено? Может ли он в данном случае выступать в роли священника на исповеди?
– Тот же самый принцип. – Шон не поднимает глаз от стола, губы его плотно сжаты. – Да, я думаю, в этом случае он имеет право хранить молчание.
Я чувствую, что наткнулась на что-то.
– А что будет, если пациент четыре недели подряд приходит к нему и говорит: «Я убил кое-кого пару дней назад»?
– Прошлое поведение подпадает под эту привилегию хранить молчание. Если бы это было не так, никто и никогда ни в чем не признался бы своему мозголому, или своему священнику, или своему адвокату. Исключения из этого правила бывают, но только в случае прямой угрозы жизни.
Я беру с подноса банан, начинаю его чистить, но потом кладу обратно.
– Допустим, Малик может покрывать убийцу. Совершенно легально. Но зачем ему это делать?
– Потому что он самоуверенный и заносчивый засранец. Теоретик, который даже не может представить себе реальность этих убийств.
– Боевой медик, скорее всего, имеет достаточно ясное представление о реальности убийства.
Шон со вздохом соглашается, а я вдруг ощущаю неожиданный прилив воодушевления.
– А что, если он покрывает убийцу потому, что считает эти убийства оправданными?
– Как если бы у него были извращенные моральные принципы?
– Возможно, не такие уж извращенные. Жертва жестокого обращения и насилия убивает мужчину, который насиловал ее в течение многих лет. В ее представлении это не более чем самозащита.
– А для Малика это оправданное убийство, – добавляет Шон, и в голосе его слышна нотка энтузиазма. – Проблема заключается в том, что у нас пять жертв. Ты думаешь, кто-то из пациентов Малика подвергался сексуальному насилию со стороны всех этих пяти мужчин?
– Это вполне возможно. Особенно если здесь замешана педофилия или что-нибудь в этом роде.
– То есть ты хочешь сказать, что эти убийства представляют собой месть за то, что случилось много лет назад?
– Малик специализируется на подавленных воспоминаниях, то есть тех, которые вытеснены в подсознание, правильно? Давай-ка немного поговорим о сексе.
Шон понимает меня неправильно, и я вижу в его глазах подозрительный блеск. Он уже готов отпустить какую-то шуточку, но сдерживается, когда вспоминает, в каком мы с ним очутились положении.
– Малик лечит и мужчин, и женщин? – задаю я вопрос. – По-моему, доктор Шубб говорил, что так оно и есть.