– ДРЛ?
– Диссоциативное расщепление личности. То, что мы называем множественным расщеплением личности. Мозг настолько привыкает легко ускользать от реальности, что на свет появляются разные личности. Длительное сексуальное надругательство считается единственной известной причиной множественного расщепления личности.
– Эти травматические воспоминания… – говорю я, пытаясь вернуть разговор в интересующее меня русло. – Они остаются нетронутыми? Даже если человек не осознает их? Они остаются нетронутыми, и их можно извлечь в более поздние сроки? Спустя годы?
Малик кивает головой в знак согласия.
– Разумеется, изменяется полнота возможности их возвращения из подсознания, но никак не их правдивость и истинность. Действительную память стереть невозможно. Она просто располагается на другом участке мозга. Разумеется, эта концепция является основополагающей при обсуждении феномена подавленной памяти.
– И как же вы помогаете пациентам извлечь из подсознания эти утраченные воспоминания?
– В некотором смысле они вовсе не утрачены. Если взрослая женщина оказывается в ситуации, аналогичной той, при которой произошло надругательство – скажем, занимается обычным сексом с супругом, а он вдруг предлагает попробовать что-нибудь новенькое, например оральный или анальный секс, – она может внезапно испытать панический страх, боль, сильное сердцебиение, что угодно. Ту же самую реакцию может вызвать и запах. Скажем, лосьон для волос, которым пользовался насильник. Это же относится и к ванной. Такой феномен называется «память тела». Сенсорная часть мозга вспоминает травму, а сознание отказывается сделать это.
– Но как вы возвращаете эти воспоминания на уровень сознания? С помощью трансляционной терапии? Разговором? Гипнозом? Как?
– Гипноз фактически дискредитировал себя как средство восстановления памяти. С его помощью неопытные врачи способны внушить пациенту слишком много ложных воспоминаний. А жаль. Это тот самый случай, когда вместе с водой выплеснули и ребенка.
– Вы применяете для этой цели наркотики?
На лице Малика написано нетерпение.
– Я использую подход, который считаю лучшим для каждого конкретного пациента. Наркотики, ретрансляцию, ПДДГ, гипноз… Я могу часами упражняться в медицинской терминологии, но все это не имеет смысла. При обсуждении моей работы целесообразно использование символизма. Чаще всего я прибегаю мифологии. Древние греки неплохо разбирались в психологии, особенно когда речь шла об инцесте.
Взгляд Малика в очередной раз ласкает мои ноги. Я поправляю юбку, прикрывая колени.
– Я вся внимание.
– Вам знакома концепция подземного мира, преисподней? А река Стикс? Харон, перевозчик? Цербер, трехглавый пес?
– В общих чертах.
– Если хотите понять, чем я занимаюсь, представьте себе следующее. Жертвы хронического сексуального насилия – это не просто потерпевшие, оставшиеся в живых. Это ходячие мертвецы. Повторные травмы и диссоциации, которые я описывал, погубили их души. Некоторые клиницисты называют эту патологию убийством души. Я считаю души этих пациентов попавшими в преисподнюю. Называйте это подсознанием, если угодно. Дети, которыми они были когда-то, отрезаны от мира света, они бродят в вечных сумерках. Но хотя души их пересекли реку и попали в царство мертвых, тела остались на другом берегу. С нами.
Я вспоминаю обложку книги Малика, на которой изображен старик, ожидающий, когда к нему в лодку сядет молодая женщина.
– Какую реку они пересекают? Стикс? В названии вашей книги упоминается Лета.
Малик удивлен, но улыбается.
– Подземный мир ограждали пять рек. И Стикс – всего лишь одна из них, на берегу которой приносили клятву боги. Мои пациенты пересекали Лету, реку забвения. И моя работа заключается в том, чтобы выполнить то, что не под силу живым: совершить путешествие в царство мертвых и привезти назад души этих бедных детей.
– Значит, вот кем вы себя видите? Былинным героем, действующим наперекор судьбе?
– Нет. Но эта задача и в самом деле не для обычных людей. Согласно мифам, только Орфею почти удалось это предприятие, да и он в конце концов потерпел неудачу. Собственно, я вижу себя Хароном, лодочником. Я знаю подземный мир так, как большинство людей знают этот, и я служу проводником странникам, путешествующим между ними.
Некоторое время я раздумываю над этой метафорой.
– Интересно, что вы отождествляете себя именно с Хароном. Самое главное, что я помню о нем, – это то, что он требовал плату, чтобы перевезти души умерших через реку.
– Теперь ваша очередь наносить оскорбления? – Малик улыбается, очень довольный. – Да, Харон требует плату. Монету следует вкладывать ему в рот. Но вы неверно понимаете значение этой метафоры. Мой гонорар – это не та цена, которую платят пациенты за путешествие в царство мертвых. Обычно они платят ее задолго до того, как приходят ко мне на прием.
– Кому платят?
– Темноте. Эту цену они платят слезами и болью.
Чтобы избежать вызывающего взгляда Малика, я смотрю на Будду.
– Работа с подавленными воспоминаниями неблагодарна и весьма сомнительна. Разве вы не боитесь судебного преследования?
– Адвокаты – это просто паразиты, Кэтрин. Я не испытываю перед ними страха. Я совершаю путешествие в страну мертвых и возвращаюсь оттуда с воспоминаниями, которые приводят в ужас самых могущественных людей. У них не хватает духу преследовать меня судебным порядком. Они знают, что если сделают это, то будут уничтожены. Уничтожены свидетелями их развращенности и безнравственных поступков.
– А как насчет ваших пациентов?
– Еще никто из моих пациентов не подавал на меня в суд.
– Неужели вы никогда не ошибаетесь? Я имею в виду, что даже если возвращение утраченных воспоминаний действительно возможно, то существует достаточное количество документальных подтверждений того, что эти воспоминания – ложные. Это своего рода покаяние, совершаемое пациентами. Я права?
Психиатр пренебрежительно машет рукой.
– Я не собираюсь вступать с вами в полемику по этому поводу. Покаяние или отречение – это проблема неопытных, введенных в заблуждение, необразованных, наконец просто слабых духом терапевтов.
Теперь я понимаю, почему Гарольд Шубб предостерег меня, что ФБР должно располагать железными уликами, если объявило охоту на Малика. Этому человеку незнакомо чувство страха, и он не подвергает сомнению собственные суждения и выводы. Но, быть может, именно в этом и кроется его слабость.
– Я сижу здесь уже достаточно долго, но вы так и не задали мне ни одного вопроса относительно совершенных убийств.
Малик выглядит удивленным.
– А вы ожидали от меня чего-то подобного?
– Я думала, они заинтересуют вас с точки зрения психиатрии.