— Телескоп помогает ей успокоиться, к тому же через него она рассматривает звезды и планеты. И соседей, как я догадываюсь, — улыбнулся я.
— А как насчет общего уровня ее тревоги? На ваш взгляд, он вырос или, наоборот, понизился?
— Понизился, — сказал я.
— Все тот же, — одновременно со мной произнесла Синтия.
Брови доктора Кинзлер слегка приподнялись. Я ненавидел, когда она так делала.
— Думаю, Грейс все еще тревожится, — взглянула на меня Синтия. — Порой она очень уязвимая.
Доктор Кинзлер задумчиво кивнула. Потом спросила, глядя на Синтию:
— Как вы считаете, в чем причина?
Синтия дурой не была. Хорошо понимала, куда клонит доктор — проходила все это раньше.
— Вы полагаете, из-за меня?
Плечи Наоми Кинзлер слегка приподнялись.
— А вы как думаете?
— Стараюсь не волноваться в ее присутствии, — сказала Синтия. — Мы не говорим об этом при ней.
Наверное, я издал какой-то звук, фыркнул или хрюкнул, короче, привлек их внимание.
— Да? — повернулась ко мне доктор Кинзлер.
— Она знает, — сказал я. — Грейс знает много больше, чем показывает. Она видела шоу.
— Что? — удивилась Синтия.
— Она видела его в доме у подруги.
— Какой подруги? — возмутилась Синтия. — Я хочу знать имя.
— Не представляю. И не думаю, что стоит выколачивать это имя из Грейс. — Я взглянул на доктора Кинзлер. — Это я просто неудачно выразился.
Доктор кивнула.
Синтия закусила нижнюю губу.
— Она еще не готова. Ей не нужно знать все это обо мне. Не сейчас. Ее надо защитить.
— Это как раз самое трудное, что необходимо понять родителям, — заметила доктор Кинзлер. — Вы не можете защитить своих детей от всего.
Синтия немного подумала, потом сказала:
— Мне позвонили.
Она поведала доктору Кинзлер подробности слово в слово. Та задала несколько вопросов, сходных с моими. Узнала ли она голос? Раньше он не звонил? И так далее. Затем спросила:
— Как вы думаете, что он имел в виду, говоря, будто ваша семья вас прощает?
— Это ничего не значит, — вмешался я. — Позвонил какой-то псих.
Доктор Кинзлер одарила меня взглядом, означающим только одно: «Заткнитесь».
— Я об этом все время думаю, — призналась Синтия. — За что они меня прощают, как он сказал? За то, что не разыскала их? Не постаралась узнать, что с ними произошло?
— Вряд ли можно от вас это требовать, — сказала доктор. — Вы же были ребенком. Четырнадцать все еще детство.
— А потом я подумала: вдруг они считают меня виноватой в том, что это вообще случилось? И уехали из-за меня? Что такого я могла сделать, чтобы заставить их уехать среди ночи?
— Вы все еще отчасти считаете себя ответственной, — заметила доктор Кинзлер.
— Послушайте, — заторопился я, опережая Синтию, — это звонил какой-то урод. Ведь шоу видели самые разные люди. Ничего удивительного, что появилось несколько психопатов.
Доктор Кинзлер тихо вздохнула и посмотрела на меня:
— Терри, возможно, будет лучше, если мы с Синтией немного поговорим один на один.
— Нет, все в порядке, — вмешалась Синтия. — Не надо ему уходить.
— Терри, — произнесла доктор с таким терпением, что я сразу понял, насколько она рассержена. — Разумеется, это мог быть какой-то псих. Но его слова все равно возродили в Синтии определенные чувства, и если мы поймем ее реакцию на эти чувства, то скорее во всем разберемся.
— В чем конкретно нам требуется разобраться? — поинтересовался я. Не собирался спорить, просто действительно хотел знать. — Я не пытаюсь мешать, но, видимо, в какой-то момент потерял ощущение цели.
— Наша задача помочь Синтии справиться с травматическим воздействием на ее жизнь того случая из прошлого, отголоски которого чувствуются по сей день, причем не только ради нее, но и ради ваших взаимоотношений.
— О наших взаимоотношениях не волнуйтесь, — сказал я.
— Он иногда мне не верит, — выпалила Синтия.
— Что?
— Ты иногда мне не веришь, — повторила она. — Я чувствую. Например, когда я рассказала тебе о коричневой машине. Ты решил, будто я все придумала. И сегодня, когда этот тип позвонил, а ты не мог найти следов звонка в аппарате и засомневался, был ли действительно этот звонок.
— Я никогда ничего подобного не говорил. — Я посмотрел на доктора Кинзлер, как будто она была судьей, а я обвиняемым, жаждущим доказать свою невиновность. — Это неправда. Я никогда ничего похожего не говорил.
— Но я знаю, что ты так думал. — В голосе Синтии не было злости. Она протянула руку и коснулась моего плеча. — И если честно, то не очень тебя виню. Я знаю, какой была. Знаю, как трудно со мной жить. И не только эти последние месяцы, но все время нашего брака. Это всегда над нами висело. Я пыталась отодвинуть эти мысли, спрятать в дальний ящик, но то и дело случайно открывала крышку, и все снова на меня наваливалось. Когда мы встретились…
— Синтия, ты не должна…
— Когда мы встретились, я понимала, что, сблизившись с тобой, передам тебе часть боли, которую испытывала, но поступила как эгоистка. Мне так хотелось разделить твою любовь, даже если это означало, что тебе придется разделить мою боль.
— Синтия.
— Но ты был таким терпеливым, правда. И я люблю тебя за это. Ты был самым терпеливым мужчиной в мире. На твоем месте я бы быстро от меня устала. Хватит, сколько можно, так ведь? Все случилось слишком давно. Как Пэм говорит. Хватит уже, твою мать.
— Я никогда ничего такого не скажу.
Доктор Кинзлер наблюдала за нами.
— Ну тогда я сама себе это говорила, — заявила Синтия. — Сотни раз. И мне хотелось бы забыть. Но иногда, и я знаю, что это покажется безумием…
Мы с доктором Кинзлер сидели очень тихо.
— Иногда мне кажется, что я их слышу. Слышу, как они разговаривают, моя мама, брат, папа. Как будто находятся здесь, в одной комнате со мной. Просто разговаривают.
Доктор Кинзлер заговорила первой:
— Вы им отвечаете?
— Наверное, — сказала Синтия.
— Когда это происходит, вы дремлете?
Синтия призадумалась.
— Скорее всего. В смысле — вот сейчас я их не слышу. — Она печально улыбнулась. — Я не слышала их в машине, когда сюда ехала.
Я внутренне с облегчением вздохнул.
— Так что, скорее, это происходит во сне или в дреме. Но мне кажется, будто они вокруг меня и пытаются поговорить со мной.